Давид Маркиш - Еврей Петра Великого [Роман]

Назавтра участники обеда отлеживались в тенистых местах с головной болью, поправлялись огуречным рассолом и шепотом вспоминали печальную историю курляндского герцога, любезного молодого человека. Герцог женился этой весной на царевой племяннице, на свадьбе в меншиковском дворце крепко перебрал и, не похмелившись вовремя, скончался на руках у безутешной и весьма привлекательной молодой супруги. Огорчительная, но и забавная слегка история для тяжко похмельного человека: «Он умер, а я — нет».

А на следующее утро снова собралось застолье: праздновали день св. Петра — царевы именины. Именинник был взвинчен, дергал щекой и головой, ругал турецкого Великого визиря Мехметку за его трусость и нежелание объявиться. Потом, оставив гостей, ушел с шутом Лакостой в свой шатер. Гости, посидев еще с полчасика, тихо разошлись.

А неприятель тем временем подал о себе весть. Двадцать тысяч конных татар накинулись на передовой русский пикет — шестьсот всадников под началом подполковника Ропа — и растерзали его на виду у бригадира Шневищева, остолбеневшего от неожиданности и не сделавшего ни малейшей попытки вызволить избиваемых. Подполковник Роп попал в плен… Инцидент этот, однако, не был принят в серьезный расчет: случается, бывает. Да ведь это еще и не турки, а татарва. Да и всего-навсего шестьсот человек. «Потеря пикета только разозлит наших молодцов!» — заметил главнокомандующий Шереметев. Решено было переправляться через Прут, чтобы обмануть и опередить турок. Бусурмане, однако же, обманом не были застигнуты врасплох и, появляясь по обе стороны реки, тревожили окраины русской армии стрелами и дикими криками. Разведка поставляла разноречивые сведения: то ли турки близко, то ли далеко, то ли их сто тысяч, то ли двести. В любом случае получалось, что русские войска насчитывали немногим менее восьмидесяти тысяч человек, если считать по дню выхода в поход. Полковые командиры доносили, что с того дня основные потери в людях понесены по причине болезней и голода, а не из-за частых, но мимолетных неприятельских нападений. Прежде чем коварных турок, следовало победить голод, и раздраженный затянувшимся походом Петр отрядил генерала Ренна с пятнадцатитысячным отрядом в Центральную Валахию, на поиски провианта. Последний перед решающей схваткой смотр принес новые огорчения, над которыми уже не оставалось времени раздумывать: в рядах армии не насчитали и сорока семи тысяч бойцов. Солдаты остались лежать в степных ямах, в тыловых и прифронтовых лазаретах. Следовало либо срочно отступать, либо наступать безотлагательно. Ввиду полной неопределенности наступательного маршрута часть генералов склонялась к скорейшему отступлению. Петр мешкал, сердился и буйствовал, и в конце концов отступление было отрезано: турки свалились на русских как снег на голову.

Удар пришелся по кавалерийскому корпусу генерала Януса, отправленному царем для разрушения турецких мостов через Прут. По донесению разведки, мосты эти только-только начали наводить в тринадцати километрах от русского лагеря; Янус наткнулся на два уже законченных моста, по которым лавиной катилась конница, в четырех километрах от своего лагеря. Переправа, как видно, началась уже давно: турки возводили предмостные укрепления, их пехота в белых янычарских чалмах густо покрывала долину. К моменту обнаружения противника на этот берег успело переправиться не менее пятидесяти тысяч турок.

Скомандовав полуоборот арьергарду и флангам, Янус приказал отступать. Турки, не прерывая переправы, окружили русских вертящимся колесом своей конницы. Под огнем и стрелами, теряя людей и лошадей, Янус отходил. За восемь часов его корпус, стиснутый в кулак, прошел семьсот метров. В десять вечера турки ослабили нажим, и русские прибавили шагу. Только на рассвете, к пяти часам, показались гренадеры генерала Денсберга, явившегося прикрыть Янусово отступление. Отступавшие привели за собой к воротам своего лагеря почти всю турецкую армию. Поднятые по тревоге гвардейские полки приняли на себя первый, накатный турецкий удар. Не прекращая стрельбы, не давая противнику передислоцироваться и выйти из-под огня и стрел, турецкая армия продолжала группироваться вокруг русского лагеря, готовясь то ли к осаде, то ли к штурму. Русские, пользуясь тыловой прорехой в замыкающемся понемногу окружении, сделали попытку отступить — и попали из огня да в полымя: растянув левый фланг, турки завершили трехстороннее окружение, вплотную прижав царское войско к реке, служившей теперь ему естественным тылом. За рекой, стреляя из ружей и луков, скакали по холмам буджацкие татары и поляки киевского палатина. Несколько часов спустя к ним присоединились шведы.

По обе стороны реки готовились учинить расправу над русскими более двухсот тысяч вооруженных людей, усиленных ста шестьюдесятью артиллерийскими орудиями. Окруженным оставалось либо сдаться, либо умереть. Турки тоже располагали двумя возможностями: либо атаковать всеми силами, либо ждать, пока голод превратит русский лагерь в кладбище. Но если б русским и удалось вырваться из клещей, они, преследуемые по пятам турками, не сумели бы выйти живьем из безводных степей, на пять дней пути раскинувшихся между Прутом и Днестром.

Петр решил умереть в бою. Приказав своим генералам готовиться на другой день к атаке и прорыву, он закрылся в своем шатре и велел никого к себе не пускать.

Екатерина не желала смерти ни для себя, ни для Петра. Собственной волею созвала она военный совет в своем шатре, неподалеку от царского. Приглашены были довереннейшие генералы во главе с испытанным Шереметевым и министры: граф Головкин и барон Шафиров, лис хитрейший. В противовес гибели царя и армии царица, женщина рождения низкого и склада практического, намеревалась предложить туркам мир на любых условиях. Не позора важно было сейчас избежать, а смерти: государственный позор смываем, как грязь с портов, была бы портомоя искусна в своем деле. А мертвой рукой и соринку с рукава не сощелкнешь.

К Екатерине шли, проходя мимо Петрова шатра как мимо пустого места: царя как бы более не существовало. Царем была сейчас — царица, спокойная и ровная, уверенная то ли в себе, то ли в своей судьбе. А больше ни в чем и нельзя было быть уверенным — здесь, в пушечном грохоте, прорехи в котором закрывал, заливал бешеный рев подступающего неприятеля.

Первым явился Шафиров — в аккуратно вычищенном немецком платье, в высоком парике. Екатерина указала ему сесть, и он понуро опустился на стул на полпути от входа к хозяйскому месту.

— Сядьте поближе! — сказала Екатерина, с любопытством разглядывая этого толстого еврея, его большое лицо с выпуклыми, наглыми и умными глазами.