Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Ничего подобного! – опомнился Сергей. – Мы с господином Сметовым имели тут довольно занимательную беседу… и увлеклись слегка. Верно, крик подняли? Согласитесь, маменька, – неожиданный визит?

Сметов молча, без улыбки подошёл к изумлённой Вере и поцеловал ей руку.

– Счастлив снова вас видеть, Вера Николаевна!

Ночью над Бобовинами повисла белая, по-весеннему холодная луна. Она залила снятым молоком отлогие холмы, дымными лучами пронизала туман в оврагах и превратила пруд в огромное серебристое зеркало с сияющим пятном посередине. Все в имении спали, только на пустой веранде краснел одинокий огонёк папиросы. Яркая искорка то надолго зависала над перилами крыльца, то принималась метаться от стены к стене, то гасла, то загоралась снова.

Во втором часу ночи к папиросному огоньку из дома приплыло свечное пятно.

– Серёжа, скоро начнёт светать. – княгиня Вера поставила свечу на круглый, засыпанный огородными семенами стол. – Видит бог, я не хотела вас теребить, – но ведь вам вставать рано, вы в Ставки собирались.

– Решил, что уж нет смысла ложиться. – пошутил Сергей. – Почему-то совсем не спится. Да и луна проклятая светит, как фонарь! Угораздило же Фроську в моей комнате занавеси снять в стирку! Хоть под кровать теперь залезай…

– Это вас визит Андрея Петровича так взволновал? – Вера опустилась в плетёное кресло у стены и зябко закуталась в шаль. – Я и сама до сих пор в себя прийти не могу. И что за человек – даже ночевать не остался! Взял и уехал на ночь глядя!

– Скатертью дорога. – сквозь зубы процедил Сергей. Княгиня Вера внимательно посмотрела на него. В неровном свете свечи лицо княгини, которая была всего на восемь лет старше своего пасынка, казалось совсем юным.

– И знайте, маменька, я не поверил ни на грош! Ни в то, что он здесь проездом к службе, ни в то, что он с мужиками разговорился случайно… И, что Бобовины – наше имение, он знает прекрасно! Его поспешное исчезновение тому доказательство! Порядочный человек и ужинать бы остался, и ночевать! Тем более, что вы так уговаривали! Спешит он, как же… Впрочем, я только счастлив от него избавиться. Честно сказать, не понимаю, как вы позволили и Кольке, и Аннет ему в рот смотреть – ещё тогда, в Москве. У Кольки и так в мозгах дыра сквозная, ничего в них, кроме Шиллера с Лермонтовым, не задерживалось! Вспомните, каких трудов стоило его в университете восстановить! А Аннет вам теперь не выдать замуж вовсе никогда! У неё сплошь новые идеи в голове, даже музыку подвинули… Господи-и… и что же все так вцепились в нашего несчастного мужика?! Только и разговоров кругом, что о его необходимом просвещении! А ему всего-то надо нарезать земли и оставить в покое! Он дальше и сам превосходно справится!

– Мне кажется, вы несправедливы к Андрею Петровичу. – дождавшись конца этой страстной речи, осторожно начала Вера. – Слов нет, он человек своеобразный. Слишком прямой, слишком искренний в своих суждениях… и это производит сильное впечатление…

Сергей только фыркнул, прикуривая последнюю папиросу.

– Он напоминает вам вашего брата, маменька, только и всего.

– Да. – помолчав, созналась Вера. – Пожалуй. Миша всегда был таким же. И, судя по его письмам, мало изменился.

– Маменька, вы ведь знаете, – медленно заговорил Сергей, глядя на облитые лунным светом холмы. – Я всегда с уважением относился к Михаилу Николаевичу. Но он сейчас в Сибири! На поселении, под надзором, по обвинению в заговоре! Неужели бы вы хотели для Кольки или хоть для меня такой же судьбы?

Вера ответила не сразу. После минуты молчания из темноты послышался негромкий вздох.

– Судьбы человеческие, Серёжа, неисповедимы. Можно быть глубоко несчастным в своём доме и в собственной семье, в покое и безопасности. А можно и в тайге под Иркутском не падать духом и верить в то, что дело твоё верное и правильное. Ещё три года назад я согласилась бы с вами, пожалуй. Но сейчас я читаю письма брата и вижу – он не сломался, не опустился! Напротив – пишет, что только теперь и понял все прежние ошибки – и свои, и своих товарищей… Впрочем, разумеется, нашему Коле в Сибири делать совершенно нечего. А вам – тем более.

– Вот и я о том же. – с облегчением согласился Сергей. – А вы поощряете эти студенческие сборища у вас в доме! Разговоры эти все… Впрочем, в Москве Кольке с Аннет сейчас в любом случае безопасней, чем здесь. Надеюсь, что и вы туда соберётесь, наконец. Должен же хоть кто-то приглядывать за мелюзгой!

– И бросить вас здесь одного?

– Я ведь не мальчик, маменька! – с досадой напомнил он. – И за эти годы довольно успешно выучился разводить дипломатию с мужиками! Не беспокойтесь. Ни в Бобовинах, ни в судьбе моей уж больше никаких потрясений не случится. Мужики угомонятся, законы новые утрясутся… Буду по-прежнему по работам ездить и со Степаном ругаться. Да скоро ведь и охота начнётся! А к осени помирюсь с Алфериными и буду к ним ездить в преферанс играть. А если вы ещё будете из Москвы слать книги с журналами, так и вовсе более не о чем мечтать! Куплю жеребца нового… или двух… щенят борзых заведу… – Сергей говорил спокойно, со скучающей усмешкой. Но в голосе его помимо воли вдруг просквозила такая острая тоска, что княгиня Вера взволнованно спросила:

– Серёжа, что с вами? Неужели визит господина Сметова…

– Маменька, вы ведь всё знаете. – помолчав, хриплым, тяжёлым голосом отозвался он. – Вы помните, я написал Варе тогда сразу же! Сразу после того, как выяснилась моя проклятая ошибка! Я до сих пор кляну себя, что не показал этого письма вам. Вероятно, написал что-то не то или не так… но что – хоть убейте, не могу понять уж третий год! Страшно жалею, что не осталось черновика… Но ведь я не мог, право же, не мог более ничем обидеть её! На семи страницах просил прощения, клялся в неземной любви, предлагал руку и сердце! Ничего другого в моём письме к ней не было, слово чести! Даже для приличия о её здоровье и о картинках позабыл спросить!

– Серёжа, успокойтесь…

– Воля ваша, не могу! До сих пор в пот кидает, как вспомню… Как я не свихнулся, ожидая ответа, – сам не понимаю! В уезд на почту ездил чаще, чем на работы! Пока не понял, что…что ответа не будет. Никакого. Вовсе. Знаете, маменька, всего ожидал – но только не этого! – он осёкся на полуслове, чертыхнулся, обжёгшись о догоревшую папиросу. Долго, молча прикуривал от свечи новую.

– Скажите, маменька… Я, очевидно, ничего не смыслю в женщинах, так скажите хоть вы мне… Варя более не любит меня? Или так и не смогла простить?

– Не то и не другое, Серёжа. Мне кажется, вы ошибаетесь…

– Ошибаюсь?! Я в какой уж раз делаю Варе предложение – и она даже не отвечает мне! И вы после этого говорите о любви?! И хоть бы написала, что разлюбила… что я свинья и скотина, которой прощенья нет… это, по крайней мере, было бы справедливо! Но не ответить мне совсем?! Остаться за границей?! Это было хуже, чем презрение, которое я, возможно, и заслужил! Как можно было променять нашу любовь на всю эту мазню?!.