Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

Запертая дверь сотрясалась от ударов кулаком.

– Устька-а! – орал Ефим. – Отпирай! Тебя Иверзнев ищет, по всему заводу бегает! У Рваного опять жар поднялся, а повязку снимать не даёт! Никого не подпущает без тебя! Сколько ты там будешь из Антипа жилы тянуть?!

– Мать-богородица! Не подпущает он! Ровно дитё малое! Что ж там, Кострома на него рявкнуть не может? – Устинья, наспех повязала голову чистым платком, отперла дверь. – Ну, я ему сейчас!.. Ефим, шти в горшке, в печи, поснедайте сами… Петьку покормите, Васёнку… Малаша, где ты? Мне воды тёплой надобно!

Когда жена убежала, Ефим заглянул в комнату. Антип уже снял заслонку с печи и орудовал внутри ухватом:

– Который тут со штями-то?

– С краем отбитым. Не видишь? Давай я сам… Вот послал бог жёнку – самому чугунки двигать приходится! Ну, что, братка, – жив? Исповедался матушке Устинье? Полегчала душенька?

– А иди ты… Сейчас в пятак получишь!

Ефим только ухмыльнулся и, бухнув на стол тяжёлый котелок со щами, пошёл на улицу – за Петькой.

– Только этого и не хватало! Для полного благополучия! – инженер ввалился в комнату Иверзнева, неловко зацепившись плечом за дверной косяк и опрокинув стопку книг с лавки. Сидевший за столом Михаил поднял голову от толстой тетради. Поглядел в окно, за которым давно стемнело, недоверчиво покачал головой:

– Ишь ты, уже ночь… Вы, Василий Петрович, никак пьяны?

– Ничего подобного. – буркнул Лазарев, тяжело плюхаясь верхом на стул и вместе с ним отодвигаясь в тень, подальше от свечного круга. – И что вы, право, меня об этом спрашиваете? Мало мне Антипа! Уж всю душу вымотал…

– Отчего не послушать Антипа? Он умный мужик.

– Все кругом умные через край! Главным образом в чужих делах! – огрызнулся Лазарев.

Иверзнев промолчал, придвинул к себе растрёпанный том. Открывая его на закладке, вполголоса сказал:

– И уж вовсе глупо пить на пустой желудок. Это я уже как врач говорю. Возьмите там в печи щи, ещё горячие. Что, кстати, стряслось?

– А вы не знаете? Вам бумаженция не пришла? Право слово, как в столице, в высшем свете! Чёр-рт, уму непостижимо… – Лазарев начал было подниматься, опираясь о спинку стула – и ветхая перекладина сломалась под его рукой. Сухой треск смешался с матерной руганью инженера.

– Сядьте, Лазарев, чёрт вас возьми! – тихо, гневно приказал Иверзнев, захлопнув книгу. – И перестаньте сходить с ума! Даже каторжане себе такого не позволяют! Желаете спиться как свинья – на здоровье! Вам тридцать два года, я вам помешать не могу! Но если и мы с вами… – не договорив, он резко поднялся из-за стола и подошёл к открытому окну. – Если и мы с вами будем вести себя как скоты – то что же остаётся людям? Тем, которым здесь во сто раз хуже и тяжелей приходится? Простите за мой тон, я знаю, что не вправе, но…

– Это вы меня простите, Михаил Николаевич. – не поднимая головы, глухо сказал Лазарев. – Мне, ей-богу, совестно. Но… но уж сил, право, нет никаких!

– Поешьте. Умойтесь. Возьмите себя в руки и расскажите, в чём дело. – отрывисто приказал Михаил. Лазарев молча вышел в сени. Оттуда послышался плеск рукомойника. Иверзнев тем временем ловко извлёк из печи чугунок, налил в миску щей. Не утруждая себя поисками ножа, отломил прямо от ковриги хлеба. Вернувшийся Лазарев, поблагодарив невнятным мычанием, с жадностью накинулся на еду. Когда миска опустела, он глубоко вздохнул, запустил руки во всклокоченные светлые волосы и некоторое время сидел неподвижно.

– Ну вот… и хмель, кажись, ушёл. Всё так просто, оказывается?

– Вы не так много выпили, потому он и ушёл. – невозмутимо отозвался Михаил. – И не вводите меня в соблазн говорить вам бесполезные вещи. Хорошо, хоть Антип надежды не теряет. Как они оба, кстати?

– Злые как черти. Особенно Ефим. Боятся теперь снимать кандалы – чтобы меня под начальский гнев, значит, не подставить! А много ли налазишься по глиняным отвалам с такими украшеньями на ногах? И в ручные их опять приказали заковать, вместе с другими мужиками! Кузни вон две недели работали, покуда весь мужской острог не… окандалили! Вы вот меня в непотребной брани упрекаете… А попробуй удержись, когда Ефим рядом с тобой с утра до ночи только такими словами и разговаривает!

– У меня ещё хуже. – Михаил встал, прошёлся по комнате. – Устинью мне, слава богу, чудом удалось оставить в лазарете… и Васёну тоже… А нынче увидел этот Тимаев, как Устинья из тайги возвращается, – у неё ведь сейчас самый травный сбор. Так что началось, не поверите! Почему каторжанка одна, без охраны по лесу шастает, это не положено, не по правилам, она непременно убежит, мы с вами закон нарушаем… И ведь спорить невозможно: ничего не слышит и не понимает! Просто видно, как в глазах у него строки из «Уложения о наказаниях» горят, словно огненными буквами начертанные! То, что у Устиньи здесь муж и дети, что она не побежит никуда, что некоторые травы только два-три дня в году собирать можно и эти дни как раз сейчас… ничему это чучело не внемлет! Чёртов болван, и чем мы Бога прогневили?!

– Вы потише, Михаил Николаевич. – посоветовал Лазарев, покосившись на плохо прикрытую дверь. – Не ровен час, кто услышит… Мне плевать, я вольный, а вы под надзором состоите.

– Ваша правда. – Иверзнев шумно вздохнул, смущённо взглянул на инженера. – Хорош я, однако… Вас ругаю, а сам… Но, ей-богу, я не знаю, что и делать! Мужики в остроге гудят… Как бы и впрямь чего не вышло!

– Будем надеяться, обойдётся. – сквозь зубы процедил Лазарев. Его волчьи глаза смотрели в открытое окно яростно, зло. – Господин Тимаев сам не понимает, чем рискует. Я здесь уже три года – и ни разу не видел такой явной близости к бунту. И ведь ни к чему не придерёшься! Тимаев не зверствует, понапрасну не наказывает, несправедливости не чинит! Следует закону – и только! Да – и за пьянство пороть нещадно обещался!

– Тогда ему с вас начать придётся, Василий Петрович. – хмуро заметил Иверзнев. Лазарев только невесело усмехнулся.

– А по закону у нас о людях думать не полагается. Ибо – незачем. И не только о людях! Прибыль с завода – и та никому не нужна! У Брагина такая выработка была, что за три десятка лет не наберётся – и всё равно не угоден стал! Есть у тебя пятьсот каторжников – изволь их чем-то занять! Чем работа тяжелее и бессмысленнее – тем и лучше: быстрей устанут, бунтовать не смогут! Отчего бы, в самом деле, не заставить их дыру сквозь Землю рыть? Глядишь, лет через семьдесят до Африки докопаются, на климате сибирском благоприятно скажется! Попутно и глину подходящую мне найдут… Подкинуть, что ли, начальству эту мысль на грядущем рауте?

– На рауте? – Иверзнев непонимающе нахмурился. – Что за чепуха?

– Да ведь и вам наверняка приглашение послано! Только, как обычно, валяется где-нибудь под лавкой. Что, так и есть?