Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Что?.. – опешил Иверзнев. – Ефим?.. Попёр?! Что за бред? И… он уже сознался?

– Кабы сознался – не искали бы. – хмыкнул казак и шагнул в сени, где тоже кто-то оглушительно гремел вёдрами и жбанами. Иверзнев повернулся к Устинье.

– Устя, я ничего не… Устя!!! Тебе дурно?

– Всё, Михайла Николаевич. – одними губами выговорила Устинья. Лицо её, бледное до синевы, казалось мёртвым. – Всё… Вот и конец пришёл…

– Устя, глупости! Я сам пойду к Тимаеву! Прямо сию минуту!

– Да уже Василь Петрович побежали… Так ругались здесь, что страсти! Ефима-то прямо на карьере взяли!

– Что за чепуха, кому только в голову могло прийти! Лидия Орестовна сама видела, как Ефим что-то взял?.. Но когда и почему… – Иверзнев осёкся, заметив, что Устинья не слушает его.

– Конец пришёл… Беда… – бормотала она, судорожно прижимая к себе дочку. – Что теперь поделать? Как оправдаться-то? Ох, будь оно неладно, то кольцо… Кто поверит, что не Ефимка… Коль он с утра заходил, а никого другого не было… Михайла Николаич! – Устинья вдруг порывисто повернулась к Иверзневу, – Да вы ведь знаете… Поклёп же это! Ефимка – он бы сроду… Нипочём не поверю, что он!.. Даже если кольцо это вот сейчас, здесь под печкой найдут – всё едино не поверю!

– И я не поверю. – Иверзнев с кривой усмешкой наблюдал, как молодой казак метнулся под печь. – Вот что, Устя… перестань плакать. Кольцо не найдено. Ефим, если не виноват, не сознается нипочём. Ты же его лучше всех знаешь, чёрта упрямого!

– Под суд отдадут… В рудники отправят… – шептала, закусив губы, Устинья. – Господи, дети ведь у нас… Ему через год железа снимать, а теперь…

– Постараемся, чтобы обошлось! – Иверзнев, не договорив, вылетел в сени. Устинья проводила его полными слёз глазами. Меланья, чёрная, суровая, со сдвинутыми на переносье бровями, с силой стиснула её плечо. Украдкой шепнула:

– Не вой, Устька… Сразу под суд не отдадут. Выдерут – это беспременно… Да ведь пустяк, потерпит твой Ефим… А там, глядишь, и наладится ещё! К барыне бы этой побежать, в ноги броситься… Авось в другом месте цацку свою поищет! Будь она проклята, чёртова… – и, закрыв глаза, Меланья одними губами произнесла короткое злое слово. Устинья всхлипнула и, давя рыдание, уткнулась лицом в пушистые волосёнки дочери.

– Послушайте, Михаил Николаевич, вы переходите всякие границы. – сухо сказал Тимаев. – Час назад сюда ворвался Лазарев, устроил сущий скандал, наговорил мне бог знает чего… Я, грешным делом, даже подумал – не пьян ли? Теперь ещё и вы! Что за распущенность, господа? Смею вам напомнить, что я – начальник этого завода и не намерен выслушивать дерзости от своих подчинённых и… ссыльнопоселенцев! Да-с, господин Иверзнев, вы являетесь ссыльнопоселенцем под надзором полиции! И сами вынудили меня вам об этом напомнить! Видит Бог, я старался быть лояльным, – но снисхождения к воровству от меня не требуйте! Я – не Брагин, у меня попустительства не жди! Здешний народ твёрдую руку чувствовать должен, да-с! Если не пресекать подобные вещи на корню, сразу и безжалостно, то…

– Безусловно, вы правы, господин статский советник. – бесстрастно отозвался Иверзнев. – И, разумеется, указывать вам я ни в коем случае не могу…

– А господин Лазарев, кажется, считает, что может! – не мог успокоиться начальник завода. – Что за поведение! Что за жесты! Что за брань площадная, в конце концов! У меня ведь дочь – девица! Она могла и услышать ненароком все эти каденции, которые Василий Петрович тут себе позволил! Нахватались от каторжников манер, нечего сказать! А ещё кадетский корпус кончали, господа! Стыдно!

– Я готов принести извинения за себя и за господина Лазарева. – тщательно выговаривая каждое слово, произнёс Иверзнев. – Безусловно, Василий Петрович не имел права забывать субординацию. Полагаю, он был сильно взволнован случившейся… неожиданностью.

– Не могу его понять! Тщусь – и не могу! – уже мягче заговорил Тимаев. – Вместо того, чтобы беспокоиться о своей супруге, которую нагло обокрали средь бела дня – он печётся о воре!

– Не смею ставить под сомнение ваши действия, господин статский советник. Но я много лет знаю Ефима Силина. Он не вор.

– Хм… – саркастически улыбнулся Тимаев. – Вы хотите сказать, что Силин сюда попал безвинно?

– Ничего подобного. Но за четыре года, что он здесь, ни одного такого случая не было. Да на каторгу за воровство и не идут, как вы знаете. Братья Силины находятся здесь за убийство и…

– Вот спасибо, утешили! И скажите на милость, как Василий Петрович этакого изувера впускает в дом к своей супруге?! Ведь он… господи, ужас что мог сотворить! Красивая молодая женщина, совсем одна в доме…

– Повторяю, за четыре года – ни одного случая…

– Ну так, стало быть – это первый! И прекратите эти проповеди, прошу вас! – начал снова горячиться Тимаев.

– Проповеди?! Вы намерены отдать человека под суд без доказательства вины?

– Будут доказательства, не беспокойтесь! – Тимаев решительно подошёл к двери. – А теперь попрошу меня извинить, я крайне занят!

– Я уверен, что доказательств вы не найдёте. – побледнев, сказал Михаил. – Ефим никогда не сознается в том, чего не…

– Сознается. – жёстко перебил Тимаев. – Я поклялся Лидии Орестовне, что завтра же её кольцо к ней вернётся. Велю выпороть хорошенько – и сознается в лучшем виде. А потом уж – всё, что положено по закону. Смею напомнить, что мне по должности положено следить за порядком и соблюдением закона на этом заводе!

– Благодарю вас за это напоминание. – хрипло сказал Иверзнев. По-военному щёлкнул каблуками и, не прощаясь, вышел вон.

Лидия Орестовна в полном одиночестве раскладывала на столе пасьянс. Вечер обещал быть скучным, она не пошла ни к кому в гости, выгнала из комнаты зевающую Праньку и уже собиралась лечь спать. За окном снова заморосило, а в дождь Лидии Орестовне всегда хорошо спалось. В который раз с удовольствием вспомнив о том, как утром суетился вокруг неё Тимаев, она переложила к червонному тузу пиковую даму, улыбнулась и, закинув руки за голову, сладко потянулась.

Может быть, затеять у себя в ближайшее время вечер? Места, разумеется, мало, и принимать гостей без мужа не очень-то бонтонно… но здешние курицы так ей сочувствуют и так жаждут приобщиться к петербургской светской жизни, что явятся все как одна и притащат мужей. Пожалуй, так и салон можно будет завести, и карточную игру… И Тимаев будет здесь бывать часто. Улыбнувшись своим планам, Лазарева смешала карты и откинулась на спинку дивана.

Снаружи резко взвизгнула калитка, прогремели шаги по крыльцу. Яростно хлопнула дверь.

– Ой, пан Василь, пани Лидия уже разделись, извольте… – послышался из сеней испуганный писк Праньки.