Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Слушайте, люди добрые, – а чего это вас в хату столько поналезло? Не в обиду будь сказано, только ж ночь-полночь! И на работу завтра всем – окромя меня! Устька, а ты куда? А ты иди сюда! Потому я есть кругом больной и безвинно пострадамший… в кои веки! Хватит там в лазарете вокруг этих варнаков носиться! Пусть им вон Малашка сказки сказывает! А ты вот тут садись – и чтоб ни шагу никуда! Видишь – супруг законный почитай что при смерти?! Я, может, тоже сказку хочу, а ни разу за шесть лет от тебя не дождался!

– Ну всё – ожил… – пробормотала Устинья, улыбаясь сквозь слёзы. – Уж и на глупости повело! Каку тебе сказку-то надобно, Ефим Прокопьич? Про репку аль про белого бычка? Может, и соску ещё тебе из тряпки свертеть? Али титьку дать?

Последним предложением Ефим живо заинтересовался, и Устинья под грянувший мужской хохот только махнула рукой:

– Тьфу, похабник… Помирать будет, а всё одно ему подай! И не стыдно? Люди же кругом, начальство твоё же собственное! Василь Петрович, вы уж простите…

– Всё верно. – усмехнулся Лазарев. – Господа, нам пора и честь знать.

– Устя Даниловна, – вдруг осторожно встрял Кострома. – А мне перевязаться-то? Какой час дожидаюсь… Спасу уже нет, как жгёт! И Михайла Николаич ушедши…

Короткая тишина.

– Убью гада. – задушевно пообещал Ефим, приподнимаясь с лавки. И тут же закричала Устинья:

– Куда?! Лежи, идолище! Только-только схватилось всё! Сейчас снова полопается!

– Устя Даниловна, сама ж велела напомнить давеча… – Кострома на всякий случай отступил в сени.

– И правильно велела! И надо беспременно! Пойдём, Илья Иваныч! Ефим, а ты лежи, и не дай бог мне тут чего!.. Приду скоро, вот тебе крест, ей-богу, не рычи… будет тебе всё, горюшко моё… Антип Прокопьич, последи ты за ним, ради Христа!

Торопливо схватив с полки мазь и скаток бинтов, Устинья выбежала вон. Куда-то пропали и Лазарев с Меланьей, и братья Силины остались одни. За занавеской чуть поскрипывала люлька: Петька качал Танюшку. У печи на полу спала, свернувшись клубком, как котёнок, Василиса.

– Отнёс бы девку на полати-то. – посоветовал Ефим.

– Не… Не ровен час, проснётся да крик подымет. Будет мне тогда от Усти Даниловны…

– Тебе-то можно! – Антип в сомнении покачал головой, и Ефим усмехнулся. – Ты что, не чуял, что она тебя весь вечер за руку держала?

– Васёна?!. – недоверчиво повернулся к нему Антип. – Гораздый брехать-то…

– Истинно!

– Ну вот… – расстроился Антип. – А я и не заметил.

– Дураком родился, дураком и сдохнешь. – с ухмылкой подытожил Ефим. – Видано ль – на третьем десятке ничего в бабах не смыслить?

– Ты-то, гляжу, через край в них смыслишь… Всю жизнь на них горишь. Как спина? Полегче хоть делается?

– Да уж отпущает помаленьку. Устька своё дело знает. – Ефим помолчал, уткнувшись встрёпанной головой в кулаки. – Антипка, что ж дале-то будет? Совсем на заводе невмоготу станет при таких-то делах. Господи-и, как с Брагиным-то хорошо было! Бывало, кругом провинишься – так он тебе в кабинете рыло кулаком начистит, да и дело с концом! Так нет, прогневали мы боженьку… Скоро народ побежит, вот увидишь! К осени ползавода в тайгу утечёт!

Антип только невесело усмехнулся. Помолчав, сказал:

– Как в других местах станет, вот и всё. Сам, что ли, не знаешь? Ништо… Нам с тобой ещё год протянуть бы без нареканиев – и железа сымут. Там уж много легче станет. На поселенье выйдем, от начальства подале… Скажи вот мне лучше, с чего на тебя барыня-то, Арестовна, взъелась? Нешто язык не в меру распустил?

– Сдурел? Слава богу, голова на плечах есть…

– Отродясь её там у тебя не было. – убеждённо сказал Антип. – Расскажешь, что ль? Покуда Петровича нету… Не просто ж так она на тебя поклёп навела?

Поглядывая на закрытую дверь, Ефим торопливым шёпотом рассказал обо всём. Антип слушал брата молча, не меняясь в лице, вертя в губах сухую соломинку. Когда Ефим умолк, медленно протянул:

– Да-а… Говоришь, давно она под тебя клинья забивала? Не врёшь ли, Ефимка?

– Чего «врёшь»… Почитай, с начала с самого! Как ни зайдёшь – она чуть ли не в чём мать родила встречает! Я уж подумывал – не в окно ль ей дрова кидать? Так, холера, высунется в окно и кричит: «Ефим, неси прямо сюда!» У-у, л-лахудра…

– А чего молчал?

– А кому жалиться было?! – вызверился Ефим. – Устьке?! Аль Петровичу?! Я и так два месяца дрожал, чтоб он не дознался…

– Мне бы сказал. Я бы заместо тебя к ней с дровами походил.

– А коли б она и на тебя полезла? – серьёзно спросил Ефим. – У тебя-то даже и морда не рваная! Ты и вовсе не отбился бы…

Антип только передёрнул плечами. Помолчав, вздохнул:

– И за какой грех Петровичу этакая крапива попалась?.. Ладно. Пойти и впрямь поспать, что ль.

Он встал. Нагнулся к спящей Василисе. Легко поднял её на руки, перенёс на лавку, укрыл большим Устиным платком. Васёна шевельнулась во сне, что-то жалобно простонала, закидывая руку за голову. Антип, стоя рядом, смотрел ей в лицо.

– И сам с ней ложись. – ухмыльнувшись, посоветовал Ефим. Антип молча отмахнулся и вышел за дверь, громыхнув цепью на ногах.

Лазарев, на ходу натягивая непросохшую куртку, вышел на крыльцо лазарета, задрал голову. По тёмному небу неслись рваные тучи. Между ними изредка проглядывал край месяца, бледным светом окатывая мокрые хребты заводских крыш. Сырой холод неумолимо забирался за воротник. Передёрнув плечами, инженер подумал о том, что на их с Иверзневым квартире сейчас пусто, темно и холодно. Вчера сгорела последняя свеча, и ни один из них не нашёл времени купить в заводской лавке новую.

«Лягу к чёртовой матери спать, и всё!» – свирепо подумал Лазарев, прыгая с крыльца. – «В кои-то веки можно?!.»

– Василий Петрович…

Он остановился как вкопанный. Мгновенно стало жарко.

– Малаша?..

Она качнулась к нему из темноты. Мутно блеснули белки глаз.

– Господи, Малаша! Что ещё случилось? Что с тобой?

– Василий Петрович… – низкий до хрипоты, срывающийся голос послышался совсем рядом, сводя его с ума. – Василий Петрович, бедный вы мой… Вы простите меня, дуру бестолковую! Кто же знать мог, что она… жена-то ваша… Кабы я знала, что она такая паскуда, такая змея подколодная… Вася, Васенька, сердце моё!

Лазарев неловко шагнул к ней. Меланья с коротким всхлипом кинулась ему в руки, и он молча, с силой прижал её к себе.

«Однако – характер! Ни истерики, ни обморока! Хотя напугана до полусмерти, и немудрено!» – думал Иверзнев, идя рядом с Наташей Тимаевой по пустынной заводской улице. – «Кто бы мог подумать… Ребёнок шестнадцати лет, только что из института, никакого представления о людях, о жизни… Это же надо – Ефима Силина не испугаться! Да ещё когда Ефим расположен напугать! И как могла у такого сукина сына получиться такая дочь? Как она, в самом деле, на Верку похожа…»