Александр Прозоров - Месть княгини Софьи [litres]

– Потерпи, княже! – встревожился один из холопов. – Доберемся до юрты, дадим тебе настоя гвоздики с болиголовом. А не полегчает, так белены накапаем.

– Где Василий? – слабо прошептал Василий Ярославович, который и дышал-то с большим трудом. – Что с государем?

– Убег… – негромко ответил слуга, шагающий возле головы. – Галичане погнались, но покамест не слышно.

– Хорошо… – слабо выдохнул князь Серпуховской и позволил себе снова провалиться в беспамятство.

Когда первый воевода снова открыл глаза, то обнаружил себя лежащим возле жарко полыхающего очага на чем-то мягком, он был уже без брони и одежды, прикрытый рысьим плащом. Спина болела невыносимо, но любая попытка пошевелиться столь остро отдавалась во всей грудной клетке, что Василий Ярославович предпочел лежать на ране, лишь бы не ворочаться.

– Ты очнулся, княже? – присел возле него молодой кареглазый слуга, имени которого воевода даже и не помнил. – Дядька Басарга сказал, тебе надобно отвара мясного выпить, дабы от лекарства не стошнило. Сам сможешь али напоить?

– Что со мной? – тихонько выдохнул воевода.

– Ни единой царапины, княже, – словно бы даже с неким разочарованием ответил паренек. – Но спина ниже лопаток вся аж сизая, ако у мавра. Дядька даже…

Тут холоп запнулся, и князю пришлось его понукнуть:

– Ну, чего там? Сказывай!

– Опасается, как бы омертвения не случилось. Жиром вот барсучьим намазал…

– И на спину положил… – недовольно закончил за него Василий Ярославович.

– Э‑э‑э… – неуверенно отозвался паренек, из чего первый воевода сделал вывод, что дядька в подобной глупости не виноват.

– Там галичане из похода вернулись. Дядька побежал узнавать, – подтвердил его подозрения слуга. – Так как ты, Василий Ярославович? Кушать станешь али помочь?

Князь Серпуховской был настолько слаб и так сильно страдал от боли, что у него не имелось сил даже разгневаться, не то что ругаться на тупого холопа. Он лишь кратко проговорил:

– На живот меня переверни…

– Да, княже! Сей миг, княже!

Паренек наклонился к нему, взялся за плечо – воина пронзила острая боль сразу во всем теле, и раненый снова провалился в небытие.

Новое пробуждение он встретил, лежа животом на подушке, лицом к очагу. Обнаженную грудь и лицо щекотал густой каракуль. Спина, конечно же, болела. Но, на удивление, вполне терпимо. Похоже, к этой муке раненый начал привыкать.

– Ты как, Василий Ярославович? – Рядом опустился на колени пожилой ратник, одетый в скромную полотняную рубаху и коричневые шаровары. Однако многие шрамы – ромбовидный на шее, явно оставшийся от граненого наконечника стрелы, и еще один такой же на подбородке, плюс рассеченное левое ухо и обожженные когда-то кисти рук выдавали в седобородом мужике с наголо бритой головой бывалого воина. – Кушать станешь?

– Что государь? – выдохнул в ответ воевода.

– С пустыми руками, однако, галичане вернулись, – покачал головой Басарга. – Отвернул куда-то с Московского тракта Василий Васильевич, не нашли. А куда свернул, бог весть… Он теперича на целый день впереди! Не отыщут.

– Хорошо… – слабо улыбнулся князь Серпуховской.

– Оставьте нас! – вскинув подбородок, громко объявил дядька. – Мне надобно наедине князю кое-что поведать!

Разумеется, старый Басарга никогда не был воспитателем первого воеводы. Но он обучил, натаскал, объяснил правила службы большинству серпуховских холопов. Все они, понятно, звали наставника дядькой – и князь вслед за ними поступал так же.

Дождавшись, покуда юрта опустеет, старый воин наклонился над лежащим и предложил:

– Дозволь, княже, с ложки тебя накормлю? Вестимо, больно тебе ныне руками-то шевелить. Лежа же и вовсе морока. Дозволь, я быстро… Никто не узнает… – и, не дожидаясь ответа, зачерпнул деревянной ложкой из котелка густое варево.

Василий Ярославович вслух согласия не дал – но и противиться не стал.

– Вот и славно… – сразу повеселел старый холоп. – Вот и славно. Я тебе спину барсучьим жиром, смешанным с мятой и полынью, намазал. Таковое зелье и холодит, и боль сбивает. А как покушаешь, настоя лечебного с болиголовом и беленою дам. Оно, вестимо, сразу легче станет. Но дней пять, мыслю, придется полежать.

Первый воевода, покуда ел, хотел еще расспросить опытного вояку о делах в лагере и первых приказах победившего Юрий Дмитриевича, но по мере опустошения котелка его глаза стали слипаться, и потому, послушно запив густой до вязкости мясной отвар горьким настоем, князь Серпуховской опустил голову на торопливо подсунутый лисий малахай и закрыл глаза.

Когда Василий Ярославович снова проснулся – вокруг оказалось настолько тихо, что воевода, испугавшийся за собственный слух, громко рыкнул.

К князю тут же кинулись слуги, присели рядом, захлопотали:

– Как ты, княже? Чего надобно?

– Дядька где? – первый воевода покрутил головой: – Что там творится, Басарга?

– Дык, ушли все, Василий Ярославович, еще пополудни ушли. – Старый воин сразу понял, что беспокоит хозяина. – Поутру все бояре Юрию Дмитриевичу меч на верность поцеловали, опосля и на Москву двинулись. А про тебя, ты уж не обессудь, не вспомнили.

– Оно и хорошо, – ничуть не огорчился главный московский воевода. – Ибо моей присяге не изменишь. Она не людям, она богу принесена… – И вдруг спохватился: – Коли полки еще пополудни снялись, сколько же времени сейчас?

– Да уж темнеть начало, Василий Ярославович. Ты, почитай, всю ночь, да еще и весь день отдыхал. Как спина-то твоя, княже, не отпустила? Я посмотрел осторожно, вроде как лоснится кожа под жиром-то, не отмирает. Вестимо, коли в первый день обошлось, опасаться нечего. Живая, выходит, кожа-то.

– Тогда вели собираться, Басарга, – решил князь Серпуховской. – Поедем завтра и мы.

– Куда прикажешь, княже? Домой али в Москву?

– Домой, – вздохнул юный воевода. – В Москве мы, вестимо, более не нужны.

29 марта 1434 года. Москва, Кремль

Софья Витовтовна правила Москвой больше сорока лет. Тридцать с небольшим – вместе с мужем, Василием Дмитриевичем, и еще десять – вовсе единолично, именем своего сына Василия, ныне токмо вошедшего в юношеский возраст. И все равно так и не стала здесь своей. Для всего русского народа она осталась «литовской ведьмой». И едва только полки Юрия Дмитриевича показались в виду города, столица предала ее сразу, без малейшего колебания.

Куда-то моментально исчезла вся ее свита – всем сразу занедужилось, обнаружились неотложные дела, а иные сгинули и вовсе безо всякого объяснения. Пропали из дворца князья и воеводы, дьяки и приказчики, даже тиуны [23] Тиун – управляющий. и сотники. Равно как один за другим бесследно исчезали посыльные, отправленные сыскать хоть кого-нибудь из служивых бояр…