Александр Архипов - Бог с нами, братья!

— Командир, не надо! — закричал Али-баба, — он всё расскажет. Всё!

— Удивительно, как все они верёвки боятся. Переводи Али-баба, — приказал я, — сколько охраны, куда идёт караван и когда связь с караваном?

Хрущёв успокоился, поняв, что инсценировка с удавкой — просто давление на психику. Оказалось, что вместе с ними, с разведчиками, охрана каравана — 29 человек. Караван ведут в соседнюю провинцию. Там его встречают, делят на три группы и оружие поставляют полевым командирам, заплатившим за него зелёными камешками, то есть изумрудами. А связь у него скоро, но он не знает когда точно, потому что у него отобрали часы.

Боцман что-то зло буркнул, нехотя полез во внутренний карман афганки, достал китайскую подделку часов «Rolex» и показал Ахмету циферблат. Ахмет посмотрел на уже не свои часы, кивнул и сказал через переводчика:

— Слава Аллаху, успели. Связь через семь минут.

Я укоризненно посмотрел на Боцмана. Понятное дело, боевые трофеи ещё никто не отменял, но иногда и думать надо. Приближался очередной важный этап нашей операции. Дезинформация называется. Отработать её нужно было аккуратно и умно. Отозвав нашего переводчика в сторону, я постарался доходчиво объяснить ему ситуацию:

— Слушай меня внимательно, Али-баба! Сейчас от тебя зависят жизни наших парней. Объясняю. Наша с тобой задача, чтобы «духи» поверили в дезу, которую мы с тобой будем им втюхивать через твоего друга Ахмета.

— Товарищ командир, он не мой…

— Дальше слушать, прапор! — гаркнул я так, что от неожиданности Боцман затянул свой узел на шее у Ахмета, — переводить чётко, ясно и зло. Понял меня? Мы будем стрелять в них, а они будут стрелять в нас. Наша цель — победить! И без соплей мне! Ты меня понял, военный?

Али-баба кивал своим круглым лицом после каждого знака препинания, а после крайнего вопроса даже зачем-то отдал честь. Краем глаза я заметил, как довольно ухмыляется Боцман. По-моему даже подмигнул Донцу, негодяй! Типа: «Чья школа!» Неожиданно зашипела импортная рация. Нас вызывали. То есть вызывали Ахмета. Басурманин понимал, от чего зависит его судьба. А, как тут не понять с петлёй на шее и стволом, приставленным к животу? Подошёл Али-баба с очень суровым выражением лица, от чего его глаза вообще превратились в два узких пунктира. Он что-то сказал Ахмету и тот, поёжившись, кивнул своей бритой головой. А суть диалога была, согласно переводу, примерно такой:

— Ахмет, как у вас обстановка?

— Хвала Всевышнему, у нас всё тихо, уважаемый Усман Хан.

— Позови Селима, с ним хочет поговорить брат.

— Не могу позвать. Я послал Селима вперёд, проверить верхнюю тропу, а Рашид проверяет обочину дороги. Растяжек нет. Извините командир, дольше говорить не могу, аккумулятор садится.

— Ахмет, дальше второго поворота не ходите, ждите нас. Там тихое место. Привал сделаем, плов покушаем.

— Слушаюсь, мой командир.

Пока шёл этот недолгий диалог, узел удавки то затягивался, когда все слушали перевод слов Усман Хана, то чуть ослаблялся, когда нужно было говорить Ахмету. От внутреннего напряжения пот тёк с него ручьём, капая на ствол ручного пулемёта Донца, упирающегося в волосатый живот басмача. Даже Боцман расчувствовался. Он снял с ремня свою флягу и жестами показал Ахмету, что он должен запрокинуть голову и открыть рот. Тот с благодарностью кивнул головой, запрокинул её, обозначив зубастую воронку среди кустистых зарослей бороды. Но я-то заметил, как недобро прищурились хитрющие глаза Боцмана, как зло блеснула на солнце с утра надраенная зубным порошком «Мятный» железная фикса на правом клыке старшего прапорщика. По моим подсчётам, влито было грамм пятьдесят — семьдесят, а глотков сделано два… Теперь о том, что во фляге Боцман носит чистый этиловый спирт, выменянный на сгущёнку в санчасти, знали уже и моджахеды.

А уже через пятнадцать минут старший прапорщик Советской армии Боцман и лютый враг товарища Бабрака Кармаля моджахед Ахмет сидели в обнимку. Они пили спирт, закусывая его американской тушенкой «Буффало» и пели легендарную и несокрушимую «Катюшу». Без акцента! Да шучу я, шучу!!!

— Ты, Али-баба, пойми, — наставлял Хрущёва неугомонный Боцман, — попадись ты этому Ахметке в лапы, он же тебя не пожалеет и орать: «Командир, не надо!» будет некому. Всю обойму в живот выпустит, а потом ещё и горло перережет, падла. У нас с тобой и так «гнездо» — ноги не вытянуть, а тут ещё эту сволочь где-то прятать надо.

Через десять минут, порядком окосевший душманский разведчик Ахмет уже лежал связанный на позиции, ответственного за него, прапорщика Хрущёва Али Ивановича. Раненый, пьяный и живой. Он что-то бормотал бессвязно, дрыгал связанными ногами, даже улыбнулся пару раз Али-бабе. Потом затих, обоссался и уснул. Мы с Боцманом ещё раз, на ночь глядя, быстренько обошли наши позиции по обе стороны дороги. На «быстренько» у нас ушло часа полтора. Вернувшись, Боцман укрылся плащ-палаткой и нагрел на спиртовке наш ужин. На всякий случай, флягу со спиртом я у него отобрал ещё после пьяных воплей Ахмета, пообещав вернуть на обратном пути в вертушке.

— А ты знаешь, старина. Наши-то научились консервы делать. Вкусно, однако! — блаженно потягиваясь, сказал я Боцману после ужина.

— Ага, научились, — согласился Боцман, скребя алюминиевой ложкой по дну котелка, — только вот, если бы я в эту кашу с говядиной банку американской тушёнки не добавил, хрен бы они научились!

Вот, как так можно? Взял и испортил на ночь глядя всё впечатление о пищевой промышленности нашей могучей Родины. Опять эти пиндосы… Вот как их любить после этого?

Утро наступало медленно. Стрелки часов указывали на «подъём» и скорый завтрак, а темень не отступала. Где ты, солнышко? За гору зацепилось? Пора бы уже… Что значит горы. На той стороне склона уже утро, солнышко и припекать начинает, а у нас пока сумерки и холодрыга.

Что-то цокнуло. Звук похожий на медленное биение ложки о края эмалированной кружки. Прекратился. Видно что-то болталось, закрепили. Скосил глаза вправо. В двух шагах от меня скорчился радист — младший сержант Кореш (позывной). Он сидел вполоборота, развернувшись в сторону тропы с широко открытыми глазами и ртом. Слушал. Поймал себя на том, что тоже слушаю с открытым ртом. Интересно. Казалось, всё моё костлявое, почти неделю не мытое, в трёх местах загорелое тело превратилось в эхо-локатор.

И тут на тебе! Первый луч, как остро отточенный десантный нож, вошел в белое сало утреннего тумана. Чёрт! Кто так пишет? Захотелось… с чесночком… и чёрным хлебушком.

Туман есть, а росы нет. Странное дело. Всё здесь по-другому…не по-нашему.

По спине хлопает небольшой камешек. От неожиданности снимаю «калаш» с предохранителя. Испугал, собака. Оборачиваюсь. Тяжело дыша, приближается чёрная рожа Боцмана. Дышит в ухо и поворачивает мою голову чуть левее. Вижу. Метров 800… Не по тропе, а слева от неё. Мин боятся? Так мы и на обочине ставим… Чёрные силуэты выходят на прямую видимость. Один за другим, почти без звука. Идут плотно. Первый ишак чуть впереди, с ним, немного возвышаясь над головой ушастого, мальчишка подросток. Последними идут верблюды. Колонна, мерно покачиваясь, вползает в ущелье. Охрана идёт группами по три — четыре человека. Идут уверенно, видно надеются на информацию своей разведки. Сверху очень похоже на длинную змею, ползущую задом наперёд. В самом ущелье караван вынужден выйти на основную тропу. Проход узкий. Видно, что ишаки очень устали. Головы и уши вниз. Навьючили по максимуму. Где-то здесь вам обещали привал и жирный плов, значит, позиции мы выбрали правильные. Ну, здравствуйте, гости дорогие!