Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Разлука с Никешкой отразилась на старике губительно. Без помощи он не мог подниматься с постели и почти ничего не ел. Единственное, чем он жил и дышал, были разговоры о питомце и горячие молитвы «о здравии отрока Никиты», денно и нощно, наяву и во сне творимые им.

Анисья, из жалости к монашку, перевела его с боярского разрешения к себе и в редкие часы отдыха ходила за ним, как за родным отцом. Даже Никешкина бабка изредка вставала со своего ложа, чтобы развлечь больного разговорами о «ненаглядном касатике» внуке…

Что же касается до Никешки, то он недолго тужил. Новое рукомесло безраздельно захватило его. Есть ли на свете более чудесная работа, чем у рубленников? Тесать доски, придавать им нужные очертания, наблюдать, как на пустом недавно месте постепенно вырастает жилье, все равно будь то курная изба или боярские палаты, где каждому колышку строго указано, чему служить, где каждая мелочь так ловко и умно предусмотрена, — это ли не высшая радость! Но пуще всего новое рукомесло прельщало Никешку тем, что сулило впереди заманчивую, полную приключений жизнь странника. Да они, собственно, уже и начались, эти странствия. Не успели рубленники закончить работу в боярской усадьбе, как их перебросили на другой рубеж вотчины, а потом в противоположную сторону. Так, в мелких поделках, прошло все лето.

А когда староста в награду за усердие позволил юному рубленнику бегать один раз в месяц домой, Никешка вовсе почел себя осчастливленным.

— Небось надоело амбары чинить да лес тесать? — дружелюбно спросил как-то староста прикорнувшего на груде сосновых досок мальчика. — Тебе бы хоромы ставить, вот это так так… Или не хочешь?

У Никешки глаза разгорелись.

— Хочу… Как не хотеть, дядя Макар?

— А ты в хоромах бывал?

— Где уж! Нешто пустят туда…

— Не видал, а строить отваживаешься? Эх ты, голова!

Староста хоть и не жаловал ленивых, а подчас расправлялся с ними даже слишком сурово, однако в сущности человек он был не злой. Любознательность подростка, его постоянное стремление выполнять урок добросовестно, охота к труду, почтительность к старшим не остались незамеченными ни рубленниками, ни самим Макаром. Вот поэтому все и относились к Никешке доброжелательно и помогали ему кто как мог лучше овладевать рукомеслом.

В Макаровой артели были не одни рубленники. Там работали и кузнецы, и печники, и резчики по дереву, и умельцы творить из камня всяких птиц и зверей. Староста, сам отменный знаток всего, что относится к строительству, пользовался каждым удобным случаем, чтобы передавать свои знания Никешке. Так, день за днем, Никешка начал уже самостоятельно ковать скобы, петли, крюки, завертки, задвижки. А осенью, когда работать пришлось в самих хоромах боярина, печник стал учить подростка выкладывать кафельные печи и устраивать в них воздушные камеры.

— Вот ты, браток, в хоромах и побывал… Хороши? — спросил Макар в один из праздников, после того как Ряполовский похвалил законченную работу. — Теперь жди весны, будешь хоромины новые ставить… То-то вот, братец-браток, жди-пожди… — И сунул в руку Никешке два медяка. — Тебе за усердие. Беги, мамке отдай. Вернешься деньков через десяток. Да я тогда позову… Беги, браток… Беги-лети…

Никешку передернуло: чего это староста сказал «беги-лети» и многозначительно подмигнул? Уж не подвох ли какой готовится? Может, Макар услышал что-нибудь недоброе от боярина?

Всю дорогу, пока Никешка шел домой, ему от этих мыслей было не по себе. Но стоило завидеть родную избенку и чем-то занятую на дворике мать, как куда только девалась печаль.

— Мамка! — отчаянно вскрикнул он. — Маманька! — И так помчался к ней, словно и впрямь выросли у него крылья.

Никодим, увидев, что пришел Никешка, без чьей-либо помощи вскочил с постели.

— Вырос-то… вырос-то как! — всхлипывал он, обнимая любимца. — Головой выше меня!..

И тут же монашек зашатался из стороны в сторону и рухнул наземь.

Только к вечеру он пришел в себя и попытался заговорить. Никешка ничего не мог разобрать, приник ухом к губам старика и по тому, как судорожно сжимались кулаки монашка и как напряженно морщился его лоб, понял, что тот тщетно силится что-то сказать. «Должно, хочет знать, по душе ли мне новая работа», — сообразил Никешка.

— Ты, дедко, про то, как я там? — спросил он.

Бусинки глаз старика засверкали, улыбка расплылась по лицу.

— Я все-все как есть обскажу, а ты лежи, — и Никешка пригрозил пальцем так, как это делают взрослые, когда больной ребенок не слушается.

Устроившись рядышком с бывшим учителем, Никешка принялся подробно рассказывать о своем житье-бытье у рубленников.

Как только он умолк, монашек неожиданно для всех легко приподнялся и совсем внятно, раздельно произнес:

— Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему с миром.

— Батюшки-светы, никак отходит! — всплеснула руками Анисья. — За отцом Мефодием… скорей! Беги, Никешка! — И сама первая выскользнула за дверь.

Но зря встревожилась Анисья. Иконник не думал умирать, он просто-напросто возблагодарил бога первыми пришедшими на память словами молитвы. Радость-то, радость какая: сколько времени говорил малец, а ни разу не вспомнил про крылья. Спас Христос, услышал мольбу Никодима, невольного искусителя чистой отроческой души, осушил неутешные слезы. Избежит Никешка проклятий, пыток, позорной смерти, жив будет наследник…

В шестнадцать лет Никешка Выводков слыл уже одним из лучших рубленников. Вотчинники прямо-таки осаждали Ряполовского просьбами переуступить им умельца и предлагали за него какой угодно выкуп. Но боярин и слушать не хотел. Враг он, что ли, себе, чтобы выпустить из рук такой клад, как Никешка: он и рубленник завидный, и резчик по дереву отменный, и в сканом рукомесле преуспевает.

Взять хотя бы новые палаты князя Ушатова. Чего стоят одни сени, соединяющие хоромы! Взглянешь на резьбу — и не оторваться уже от нее. До чего же она затейлива, до чего хороша! А подволока — сущее поднебесье. Там белое облако словно плывет по лазури, тут вьется жаворонок, голуби реют. Впрок пошло парню Никодимово учение.

Вот только не по мысли пришлось Ушатову изображение птицы не птицы, зверя не зверя, с крыльями мыши летучей. Повелел вместо чудища этого ласточек, синичек, снегирей и прочих всяких пичуг намалевать. Но почему-то так вышло, что снегири походили на ласточек, синички на голубей, голуби на воробьев. Совсем получилось не Никешкино рукомесло. При виде этой мазни князь разгневался. Однако умельцу он ничего не сказал. Пускай рубленники хоромы достроят, потом уже можно будет поговорить с Никешкой как следует…