Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Трудно было Никешке биться над разгадкой истомившей его тайны без помощи Никодима, ослабевшего и рассудком и телом. Кого же избрать советчиком, чтобы он хоть сколько-нибудь заменил собой мудрого Никодима? Есть на примете один, Гервасием звать. Тоже рубленник. Шел он куда глаза глядят мимо усадьбы князя Ушатова, да и пристал к Макаровой артели. Не сварлив, сговорчив, людей не чурается, всегда готов всем помочь. А какие байки рассказывает — заслушаешься! Вот это прежде всего и покорило Никешку, сблизило его с новым рубленником.

Гервасий, как от него самого узнал Выводков, много лет был послушником в одном из псковских монастырей. Там и обучился строительному ремеслу. Знавал он и Ивана Ширяя с братией. С ними вместе ставил в Казани Кремлевский собор.

— Ты про иконника Никодима слыхал? — спросил однажды у него Никешка.

— Какой такой Никодим? — удивился Гервасий. — Мало ли Никодимов-иконников!

— А тот, что с Дионисием храмы росписью украшал, — с гордостью за учителя пояснил юноша.

— А-а! Слыхал. А ты-то откудова знаешь его?

— Я-то? — тряхнул головой Выводков и тотчас же подробно рассказал о Никодиме.

— Да-а! — посочувствовал Гервасий. — Был умелец, и конец пришел ему. Вечная память. Рехнулся вроде?

Никешка обиделся.

— Не рехнулся, хворь одолела. — И прибавил со смутной надеждой: — Еще оздоровеет, бог даст… Иной раз в память приходит. И, бывает, слова два скажет… Хочешь, прибудем домой, покажу его?

— У тебя живет?

— У нас с маманькой.

— А меня жить не пустите?

Выводков чуть было не кивнул утвердительно, однако вовремя удержался.

— Я ничего… Маманьку спросим… Как ее будет воля… — нерешительно ответил он.

Никешка вспомнил, что зимой при постороннем человеке невозможно будет отлучаться вечерами в сарай. Одно дело — мать догадается. Но она, юноша был уверен, ни словом не обмолвится. Ну, а чужой ежели что-либо пронюхает — жди неминучей погибели. Вот только как намекнуть матери, чтобы отказала Гервасию?

Впрочем, напрасно беспокоился юноша. Анисья думала с ним одинаково. Поэтому, стоило лишь Гервасию по приезде в вотчину Ряполовского попроситься к Выводковой в постояльцы, как она сразу же наотрез отказала ему.

— Кормить-поить чем бог послал — честью почту, гость дорогой. А жить — не взыщи, не могу. Не позволяет Никодимов покой.

Гервасий не настаивал.

— Насильно мил не будешь, — пошутил он и так обнажил зубы, что трудно было сообразить, ощерился он или улыбнулся.

Зато уж в гости он ходил к Выводковым изо дня в день и, как по всему было видно, очень к ним привязался. Платили и они ему тем же. Только Никодим не обращал на него ровно никакого внимания. Но рубленник не обижался. Что тут со старика взыскивать? У него уже душа в теле на гнилой ниточке держится. К тому же он ничуточки не мешает Гервасию задушевно разговаривать с Никешкой.

Не в помеху собеседникам была и Анисья. Она и дома-то своего почти не видала. Много времени уходило на то, чтобы вместе с другими крестьянками-мастерицами расшивать золотыми и серебряными узорами боярынино и храмовое добро: рушники, наволоки, кокошники, покрова, воздухи и коврики к аналоям. Да и в избе недосуг ей был: то с веничком, то с котелком, то за прялкою, — глядишь, а уж дня-то и нет…

Мал был день для Анисьи, невелик он казался и ее сыну. Все бы слушать и слушать ему про Москву да Псков, про Новгород, Казань да Астрахань, про незнаемых зверей и птиц, про пушки особенные, про звонницы, до того высокие, что поглядишь на них снизу вверх — и голова кругом пойдет.

Хорошо говорил Гервасий. Так и сдавалось Никешке, будто он снова мальчонкою стал и слушает чудесные Никодимовы сказы.

— Неужто звонницы так высоки? — переспросил как-то Выводков.

— Чисто тебе столп Вавилонский. Трижды «Отче наш» прочитаешь, а все еще не дотянешься глазом до верхнего края.

Гость положил ногу на ногу, уперся локтями в колено и спрятал лицо в ладони.

— Упади — и нету тебя. Пыль одна. — Он встрепенулся и взглянул Никешке в глаза. — Верь, не верь: взобрался я так-то под самый купол — и невмоготу, так бы и прыгнул, так бы и полетел…

Монашек заворочался на постели и поперхнулся. Никешка заботливо склонился над ним.

— Может, кваску? Испей.

Никодим повел глазами из стороны в сторону.

— Спаси бог, внучек… Не хочется. — Дрожащей рукой, тонкой и сухой, как лучина, взял он руку Никешки и приложил к своему лбу. — Спаси бог… — повторил он громко и сразу снизил голос до шелеста, — от недоброго человека.

— Похвально, — шлепнул Гервасий юношу по спине. — Люблю уважительных… Я, хоть мне и за полста перевалило, сам к старцам с почтительностью… — И без всякого перехода продолжал прерванный разговор. — Так бы, говорю, прыгнул, так бы… Но бодливой корове не дал бог рог!.. Крылья бы мне!

При этих словах Никешку даже в жар бросило.

— Крылья? Какие крылья?

— Какие же? Обыкновенные, — взволнованно ответил Гервасий. — Не ласточкины же — орлиные. На них бы… — И сразу осекся, перепуганный тем, что нечаянно выдал сердечную тайну. Но тут же, стремясь показаться спокойным, беспечно зевнул, не спеша расчесал пятерней черную, с ярко-белой отметиной посередине, волнистую бороду и полузакрыл близорукие, подернутые желтизною глаза. — Что-то дремотно стало, о-о-хо-хо, — протянул он вместе с новым зевком. — Поболтали, поболтали, да и, как в поговорке, смеются: «Не надоели ли гостям хозяева?»

— Избави бог, — возразил Выводков. — Рад гостю такому… Посиди, побеседуй…

Он внимательно вгляделся в Гервасия, словно впервые увидел его, потом перевел взгляд на монашка. Тот поморщился, как делал это во сне, и, сколько позволяла тупая боль в пояснице, привстал.

— Грех… Грех, Гервасий… Не дано человекам… Ангелы божии, птицы небесные… им крылья положены…

Никешка вспылил. Еще миг — и он бы непременно горячо возразил Никодиму, но какая-то сила заставила его сказать совсем не то, что рвалось с языка.

— Да… не положено… То птицам небесным… Не дано человеку… — бессвязно проговорил он и стыдливо опустил глаза.

По тому, как взволновался Выводков при упоминании о крыльях и как не похоже на обычное было его поведение во все время беседы, Гервасий убедился, что полученный когда-то в детстве жестокий урок ничему юношу не научил. «Ладит, — твердил он по дороге домой. — Как пить дать — ладит… А хитрющий, остерегается… Особливо тот — старый хрыч. Прямо как есть наседка. Так и норовит глаза выклевать… Однако возьмешь, Никешка, меня в споручники. Ужотко поработаем…»

На другой день, как только Анисья ушла из дому, Никодим принялся подробно выспрашивать у Никешки, кто этот Гервасий. Больше всего ему хотелось доискаться причины, побудившей почти старика рубленника набиваться к юнцу Никешке в товарищи.