Константин Шильдкрет - Крылья холопа

— Не, не надо, — заискивающе прошептал Никита. — Крылья лучше для мельницы поделаю. Они будут особливые у меня.

— Что? Особливые?

— Особливые, благодетель. Силен ли ветер, слаб ли, они одинаково вертеться будут тебе на потребу.

Нет, Тукаеву не нужны такие крылья на мельнице. Крыльями испокон века правит ветер. А ветром — сам господь бог. Боярин так и хотел сказать, но вовремя спохватился. Чего доброго, затаит смерд обиду, не заживется в хороминах!.. Нет, лучше не трогать его.

— Разве что так-то, — пробормотал он, вытирая мокрый от пота лоб. — В неурочный часок роби. Ладно. Позволю. Ступай… Стой, стой. Смотри же. В неурочный часок. Повтори: «С устатку».

— В неурочный часок, благодетель. С устатку.

— Ступай.

Выводков ругал себя целый день. Дернула же его нелегкая полезть к боярину с крыльями! А все отчего? От короткого ума да от длинного языка. Слава богу еще, что мельница выручила, все на нее переложил.

На другой день, в воскресенье, Выводков заторопился к оврагу, где его, по давнишнему уговору, дожидалась Фима. Вчерашняя тревога улеглась. Собственно говоря, язык не повредил ему, а, наоборот, сослужил добрую службу. Боярин не только узнал о якобы особенных мельничных крыльях, но и разрешил даже налаживать их. Как же мог Никита не поделиться такой радостью с Фимой? Он это и сделал сейчас же, поздоровавшись с ней.

— Дозволил, Фимушка… Добрый боярин. С устатку, говорит, можно. В неурочный часок.

Девушка ничего не поняла.

— Ну-ка, дыхни! — улыбчато поглядела она на жениха. — Вижу — хлебнул. Кто поднес?

Выводков сдвинул брови и, хоть никого вблизи не было, коснулся губами ее уха.

— Тише… Я тебе тайну поведать хочу, — почти неслышно сказал он и протянул куда-то в сторону руку. — Видишь ту вон сосну, с обгорелой верхушкой?.. А пещеру, что за ней, знаешь? Не примечала? Пойдем, покажу… Или нет, погоди, я сюда их приволоку.

— Кого их-то?

— Сейчас увидишь сама.

Он побежал к сосне, скрылся в пещере и вскоре вынырнул обратно, держа в обеих руках по небольшому деревянному крылу.

— Можешь дать клятву, что никому ни за что ни словечка? — он испытующе посмотрел в глаза Фиме.

— Да к чему тебе? Сам говоришь — боярин дозволил.

— Так то мельничные.

— А эти?

— Даешь клятву, скажи?

— Даю, коли нету мне веры.

Никита спохватился. Кому же и верить, как не Фиме! Зря обидел любимую девушку.

— Слушай же, — твердо объявил он, — для боярина и всех прочих это крылья мельничные, а для нас с тобой… человеческие.

Фима звонко расхохоталась. И забавник же ее Никита!

— Ты чему смеешься? — нахмурился Выводков. — Не веришь?

Теперь уже он готов был поклясться, что говорит правду. Но Фима, едва взглянув на потемневшее лицо жениха, прервала смех. Ну конечно же, таких не бывает мельничных крыльев. Лопасти, сдается, такие, как полагается — но почему они соединены холщовыми перепонками?

— Просмолены? — поинтересовалась она.

— А как же! Это, чтоб ветер насквозь не продирался.

Никита повертел ручку деревянного круга, на котором держались лопасти, поднял легкие потешные крылья и выпустил их из рук.

Крылья словно ввинтились в воздух и упали лишь после того, как пролетели два-три шага.

— Ловко? — не без гордого хвастовства прищелкнул языком Никита. — Дай срок — и большие крылья налажу. Будем с тобой сидеть-посиживать в птице особливой да ручку покручивать. Ты пристанешь, я поверчу. Я пристану, ты потрудишься. Так и будем себе в воздухе, точно бы на речке в ладье. Идет?

Фима была как во сне. Что за дивный сказ она слушает… Какой стоит рядом с нею кудесник! А что, если они и впрямь когда-нибудь полетят?

— Сядем, лапушка… Давай посидим, — обнял он за плечи девушку.

— Сядем, — еле слышно обронила она и опустилась на бурелом.

Внезапно Никита прислушался.

— Чего ты? Или учуял что?

— Тише! — приложил он палец к губам. — Слышишь, никак хворост хрустнул.

Но тревога, как показалось Никите, была ложной: лес мирно подремывал.

— А и был бы кто, — уверенно сказала девушка, — что из того?

Выводков вспыхнул.

— А то, что ежели изловят — сожгут.

Эти слова потрясли Фиму. Все, что за миг до того наполняло душу радостной, светлой надеждой, обратилось сразу в смертельный ужас.

— Не надо! Не надо! — закричала она, не помня себя. — Сожги их, треклятых!

Выводков передернул плечами.

— А я чаял — судьбу нашел, — произнес он чужим, сдавленным голосом. — Что ж, не вышло… Думал, век с тобой буду… — Он поклонился обмершей девушке до земли. — Не поминай лихом. Прощай.

Она покачнулась, готовая упасть.

— Христа для! Никешенька, родименький, солнышко! Ведь погибнешь. Сам говоришь — сожгут на костре…

Никита ничего не ответил, только стиснул зубы и ушел в пещеру. А когда вышел оттуда, Фима попыталась было остановить его, но, не выдержав холодного взгляда, бессильно уронила голову на грудь и заплакала.

Выводков быстро, почти бегом, пустился вон из оврага.

— Никеша! — отчаянно закричала Фима. — Останься! Никеша!

Он покорно вернулся и положил руки ей на плечи.

— Ты не подумай чего… Сам бы вовек не ушел… Да не волен я в себе, одержимый я. Мне без думки моей — как пчеле без цветка… Нет, Фимушка, пропадешь ты со мной, погублю тебя… Лучше уйти мне…

Ее льняная голова чуть приподнялась, но сейчас же склонилась на покатое полудетское плечико.

— Твоя воля… Только не за себя страшусь, — всхлипнула она. — Тебя жалеючи говорю… Никеша, не надо, сожги их.

Выводков, вздохнув, пристально поглядел на девушку. Жить бы и жить им неразлучно до самого гроба! Да нет, не судьба.

Она переступила с ноги на ногу, робко приникла щекою к его груди и потом заглянула ему в глаза. Взгляд ее, обычно тихий, покорный, преисполнился тем готовым на любую жертву состраданием, которое свойственно разве только одним матерям.

— Отрекись! — взмолилась она. — Лучше меня брось, только отрекись от крыльев. Отрекись и иди куда хочешь… один… без меня…

Никита безнадежно покачал головой. «Легко молвить: «Иди»! А куда? Где укрыться от беды? Куда ни сунься — всюду наткнешься на вотчинников и приказных людей. Говорят, Москва привечает умельцев. А каких? — вот вопрос. На авось туда тоже не сунешься. Там небось тоже найдутся костры для святотатцев».

— Ну и пускай! — крикнул Никита. — А не отрекусь! Сказал — и все тут. Довольно!..

Фима выпрямилась, высоко подняла голову.

— Не пущу… Где ты, там и я. Жить будем вместе и помирать вместе! В этом я даю тебе нерушимую клятву.

К концу второго года работ новые палаты были почти готовы. В Петров день Тукаев пришел в сопровождении дворецкого полюбоваться стройкой. Староста повел его по винтовой лестнице на кровлю. Боярин остановился в восторженном изумлении перед шатрами [8] Ш а т р ы — башни. . Причудливая резьба так и играла, так и переливалась, словно вся она состояла из непрестанно перемежавшихся многоцветных струек. А шатры были до того легкими, что боярин невольно воскликнул: