Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Время шло, а боярин почему-то не торопился с отправкой Выводкова в Москву. Но Никите это было только на руку. «Пускай бы и вовсе оба отстали от меня — и вотчинник и приказный, — размышлял он. — Перезимовал бы я в вотчине, а весной, поди, и сам нашел был дорогу в лесные трущобы. Оно и Фиме сподручней начинать с весны волчье житье». Эта мысль так полюбилась ему, что он с легким сердцем принял желаемое за действительное и постепенно входил в обычную колею. Для того же, чтобы еще надежней отвлечься от невеселых дум и тем самым вернее обмануть чуткое сердце жены, оставалось лишь прибегнуть к самому испытанному средству — к налаживанию крыльев.

Никите давно уже не было в диковинку, что воздух мешает всем без исключения вещам беспрепятственно двигаться в нем. Убедился он также и в том, что чем длиннее и шире дощечка (а их было припасено чуть не с полсотни), тем труднее размахивать ею. Значит, большие крылья должны держаться в воздухе дольше маленьких. Но обо всем этом хорошо думается — а как получится? Попробуй-ка, приладь большие крылья к маленькой лубяной или берестяной птице! Сколько ни пытался Никита укорачивать или удлинять хвост, приделывать к своему творению голову то потяжелей, то полегче — ничего не получалось. Только это он ночью, когда вся деревня спит глубоким сном, взберется на холм и подбросит вверх потешную птицу, как она тут же теряет равновесие и кувырком падает наземь.

Фима была непременной участницей всех затей мужа, хотя он и не понуждал ее к этому. Вначале она не совсем охотно помогала ему — делала это только для того, чтобы не показаться противницей опасной выдумки, но понемногу стала увлекаться и вместе с мужем тяжело переживала его неудачи. А неудачи следовали одна за другой. Никита пробовал строить образцы птиц и одинакового веса с крыльями, и тяжелее и легче их, а все впустую: не слушались птицы, падали и падали, будь они трижды неладны!

Выводков вспомнил было о Никодимовой каравелле и совсем уже решился строить потеху, подобную ей, но с лежачими крыльями — треугольными парусами, да не пришлось начать: как-то поздним вечером нежданно-негаданно пришел за ним тукаевский дворецкий Зосимка.

— На, бери, — без лишних слов вручил боярин Никите цидулку.

В цидулке, между прочим, было написано:

«…так-то вот… бежим, бегом бежим к старости…

А чада наши в возраст взошли, возмужали. Сдается, дщерь моя, Марфа, вчера словно ау-ау — как есть младенчик, — а нынче? А нынче — глядеть бы на нее, любоваться, до чего же пригожа девица красная! Поди, и твое чадушко тоже созрело? Да и как не созреть? Ему — семнадесять, ей пятнадесятый пошел. Пора, как уговор наш на то с тобою был в давние годы, побрачить их. Совет да любовь им. Отвечай же, сватьюшка, как, что и когда… А я рад хоть сейчас под венец их…»

«На вот, — злорадствовал мысленно Тукаев. — Неси в Разбойный приказ. Ужотко воздадут тебе. Узнаешь, как на благодетелей восставать. Попляшешь в застенке. До седьмого пота напрыгаешься».

Новым посланцем был избран Тешата. Однако, несмотря на то, что подьячему тотчас по уходе Никиты была вручена довольно увесистая мошна, Тукаев все же остерегся довериться ему целиком. Ответ Челяднину был составлен в выражениях туманных, иносказательных и часто до того запутанных, что, перечитывая их, не раз становился в тупик сам боярин. Но это нисколько не огорчило мнимого скомороха. Важно то, что есть за что уцепиться. «Теперь шалишь, Василий Артемьевич, — злорадствовал Тешата. — Не уйти тебе никуда. Пропал. Попался вместе с другими изменниками в когти Тешате, ну, читай отходную себе, куманек!.. Аминь, всем вам аминь…»

Фима была обеспокоена долгим отсутствием мужа. Расстроенному воображению рисовались всякие ужасы. В каждом углу ей чудился застенок и корчащийся там в нечеловеческих, чудовищных муках ее ненаглядный Никеша…

Выводков застал жену лежащей почти в беспамятстве на лавке. Он склонился над ней и тихо окликнул. Она ничего не ответила, только всхлипнула и еще плотнее закрыла глаза.

— Да очнись! — уже испуганно затормошил он Фиму. — Я это. Я — Никеша твой… Домой вернулся…

Она приподняла голову, открыла недоуменно глаза и вдруг, точно вихрь сорвал ее с места, бросилась в объятья мужа.

— Ты ли? Лопушок! Никеша! Никешенька!

Попробуй-ка после этого сразу рассказать ей все без утайки. А ведь так именно и собирался поступить Никита по дороге домой. Нет, уж, видно, придется покривить душой, пусть немного поуспокоится. Однако Фима плохо верила околесице, которую неумело понес ее муж. «Таится от меня, — тревожилась сбитая с толку женщина. — Словно бы он и не он, а подмененный, ненастоящий».

— Э, была не была! — внезапно махнул Никита рукой. — Коли так, ну и…

Еще мгновение — он выложил бы всю правду, но, увидев, какою мертвенной бледностью покрылось лицо жены, он опомнился и попросил:

— Птичку бы ту из подполья достать… Шел я от боярина и думал… Да вот достань, вместе померекаем малость.

Вспомнил опять Никита, чем можно безошибочно ввести жену в заблуждение. Раз уж он о крыльях заговорил, значит никакой опасности пока не чувствует. Так оно и случилось: у нее все страхи тотчас же как рукою сняло.

Заперев предварительно на засов дверь, Фима быстрехонько достала из потайного уголка в подполье образец птицы-каравеллы и бережно подала мужу.

— Я теперь так рассудил, — стараясь придавать своим словам как можно больше строгой деловитости, начал Никита, — неудача не горе, она человеку в науку дана. А теперь я так думаю: либо крылья должны двигаться, чтобы можно было размахивать ими… Понимаешь? — Он распростер обе руки и помахал ими в воздухе. — А либо, ежели двух будет мало, мы с тобой еще два приделаем.

— Приделаем, как не приделать, Никеша! Да, сдается, будто были у тебя, ты рассказывал, такие-то… были, а падал и с ними.

— Вот и хочу, чтоб больше не падать… Как только додуматься — не пойму. Одно знаю, Фимушка, что крылья надо ладить большие. На маленьких не полетишь, это так, это приметил я хорошенько. Большие да чтоб широкие…

Фима слушала с должным вниманием, но сама исподволь подозрительно взглядывала на мужа. Нет, не такой он, каким обычно бывает, когда дело касается крыльев. Куда подевались неожиданные смелые мысли? Нет, тут что-то не то… не то, не то…

— Нет, Никеша, — вдруг, не желая того, упала Фима мужу в ноги, — таишься, чую, таишься… Откройся, Христа для, откройся.

В ее словах было столько искреннего страдания и так сиротливо подрагивала, припадала к земляному полу ее голова, а слезы лились с таким безутешным, чисто младенческим прихлипыванием, что сердце Никиты не вытерпело. Подняв и усадив жену на лавку, он набрался духу и наконец открылся во всем…