Константин Шильдкрет - Крылья холопа

— Со мною? — затрепетала она от счастья, узнав, что муж вместе с нею собрался в бега. — И не грех тебе было таиться? Господи, господи! За что же мне радость такая? Да с тобою хоть в полынью… Лишь бы с тобой.

Никита встал с лавки и, обратившись к образу, поклялся, что только на время расстанется с нею «в некоем, — как он выразился, — верном убежище».

— Веришь мне?

— Верю, — выслушав эту припрятанную к концу новость, уже не с такой радостью выдохнула она. И чтобы не огорчить мужа, поспешила улыбнуться. — Только бы тут мне, в вотчине, не оставаться…

Сказала и сейчас же начала собираться в дорогу.

Еще третьи петухи не пропели, а Выводковы были уже далеко от своей деревушки…

В глухом лесу, в одном из бедных скитов, они, посидев, по древнему обычаю, на срубленной, заменявшей лавку колоде, поклонились друг другу и расстались.

…Когда Никита простился с Фимой, было по-летнему тепло. Но не прошло и трех дней, как путник, точно по волшебству, перенесся на какой-то другой край земли: он столкнулся лицом к лицу с самой неподдельною осенью. Зеленая гладь озерков, только вчера еще так чутко отзывавшаяся на самое легкое дуновение ветерка, сегодня начала странно поблескивать, ежиться, стынуть. Валежник уже не урчал, а похрустывал под ногами. Листья на кустах и деревьях сморщились и поблекли. Уныло заскулил ветер. Где-то эхом откликался волчий вой.

«Вот так так! Не иначе снегом запахло, — приглядываясь к следу, пожимал плечами Выводков. — И откуда он только взялся?» Никита глубже засовывал руки в рукава епанчи и торопливей шагал.

Путь был избран глухой, нелюдимый. Проверял он его по солнцу, звездам, а то и острым чутьем понаторевшего в лесных хождениях беглого человека. На отдых останавливался неохотно, только когда ноги отказывались служить.

Однажды, заснув в овраге, Никита очнулся от чьего-то зычного храпа. Вытащив из-за опояски нож, он неслышно подполз к нежданному соседу.

— Эй!.. Кто позволил тебе в мои владения войти?

Незнакомец пробормотал что-то и захрапел еще громче.

— Эвона как тебя разобрало! Всех медведей разбудишь, — сказал Никита и встал. — Ладно, так и быть, уйду. Владей моей вотчиною один.

— Я тебе уйду! Хитрый какой, — встрепенулся неизвестный и залился смехом. — Я те дам уходить без спросу! Ни-ни, никуда!

— А, будь ты неладен! — обругался Выводков. — Экий боярин выискался! Куда только от них, бояр, денешься? Ну, чего тебе надо?

— Мне все надо, ничем не брезгаю. Где что плохо лежит, то и мое…

— Вот как! А я было думал…

— И чего надумал?

— Думал, Еремей стал в лесу дуралей, а, выходит, у Еремы отродясь не все дома.

— На-ко, гляди: свой свояка признал издалека, — рассмеялся незнакомец.

— Должно быть, веселый ты волк, — уже без зла, с усмешкой проговорил Никита. — Далек ли путь?

— А я почем знаю! У меня как? Шел, шел, да и пришел. Где кто поглупее, там и нам посытнее…

— Морочишь, значит, добрых людей?

— Во, во, истинный бог, угадал. Хочешь, и тебя заморочу?

— Попытайся. Только, гляди, не подавись.

— А ты уже и жалеть меня начинаешь… Погоди, как захрустишь у меня на зубах, тогда и жалей, — жадно чавкнул неизвестный и внезапно вздохнул. — Шутка шуткой, а как вспомнишь, что два дня не евши, таково муторно станет, страсти господни! Уж так отощал, так отощал — в чем душа только держится?

Выводков поторопился достать из узелка просяную лепешку.

— На, пожуй.

Незнакомец расхохотался.

— И мигнуть не успел, а лепешка сама в рот полетела. Эх ты, растяпа. Кто же, по-твоему, Еремей — я или ты? То-то же… Ну, давай-ка еще сыграем в «кто кого».

— Давай, — согласился Никита. — Уж я уважу! Лепешка — что? Ее не жалко. А ты попробуй в карман мой залезь. Там хоть не густо, а и не пусто.

— Да ну? Не пусто в кармане? Что же молчишь! А еще в товарищи набиваешься! Да Воробей сейчас таково зачирикает, уши развесишь, все отдашь — и мало, истинный бог… С какого кармана начать?

— С любого. В одном — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи…

Они так усердно угощали друг друга шутками и колючими словечками, что не заметили, как наступил рассвет и довольно четко обозначилась опушка.

— О-о-о-о, да ты вовсе не такой, как я думал! — искренне поразился Никита, разглядев собеседника. — А мне сдавалось, сущий ты комарик — вертлявый да тощенький…

— Комарик, как же! — обиделся незнакомец. — Не комарик, а Воробей. Вот я кто: Воробьем меня кличут. Комарик! Тоже скажет…

Воробей оказался человеком, которому, по-видимому, перевалило за сорок. Был он тучен и кругл — бочонок бочонком, а на бочонке лысая голова.

— А шея? Куда шею девал? — съязвил Выводков. — Ну и пригож! Ребят тобою пугать бы…

— Хо-хо! То-то вот и оно. Сыщи-ка краше. У кого, своячок, голова, а у меня — таган [22] Т а г а н — котел. . И ни волоска — что на лике, что на голове… Приметный я. За это за самое, ох, люб я приказным! Ох, и люб же!

Воробей легко вскочил с земли и обежал вокруг Выводкова.

— Знаешь чего? Угадай. Или нет, я сам. Сам загадаю, сам отгадаю. Чик-чирик, стоит боровик. На ножке гнилой — ушат пустой. На ушате таган (это я), насупротив тагана — болван (это ты). Хо-хо!

— И то болван, — согласился со скорбным видом Никита, — коли таган на колоде принял за человечью породу…

— Вот это так здорово! — честно одобрил Воробей. — Давай побратаемся.

— Давай! А теперь — на, пожуй, да пойдем…

Они, закусив лепешкой и луковицей, рядышком отправились в дорогу.

— А не тяжко твоим ножкам этакую бочку носить? — снова подшутил Никита над спутником и шлепнул его по животу.

— Ну ты, потише! — важно подбоченился Воробей и не без хвастовства приподнял тонкую косолапую ногу. — Человек на ногах, бочка на колесах. Тебе зато век пеши ходить, а мне по гроб колесить. — Сказал и покосился на узелок.

— Или снова едун напал? — улыбнулся Никита.

— Уважь, слюной изойду. Недообедал малость.

— На, и больше до вечера не проси. На твою утробу не напасешься…

Идти вдвоем Выводкову было куда веселее. Но, несмотря на то, что оживленная болтовня не прекращалась почти весь день, никто из них почти не обмолвился о себе. Воробей только всего и узнал, что новый знакомый его — рубленник и отправляется на оброчные работы в Москву. А Никита по кое-каким шуточкам и прибауточкам Воробья догадывался, что он гулящий и, должно быть, нечистый на руку человечишко…

Уже было совеем темно, когда Воробей почему-то остановился и обнюхал воздух.

— Гомонят, побей бог, в той стороне гомонят, — жадно облизнулся он. — Добрые люди давно баюшки-бай полегли, а тут ждут, чтобы малость их посекли.

— А нам что до них? Мы своей дорогой идем.

— Идем, — хихикнул Воробей, — а хлебца второй день не жуем.

— Так вот тебе тут и подали, — съехидничал Выводков. — Сытого, мол, гостя легче потчевать. Эвона, дескать, брюхо набил как, чать, не объест… Свернем-ка лучше к лесу. Спать охота, а не в гомон встревать.