Константин Шильдкрет - Крылья холопа

— Ба! — воскликнул Никита, распахнув настежь дверь. — Тешата!

— Он самый! — прогудел подьячий и, обменявшись поклоном с хозяином, поклонился отдельно Фиме, Митричу и Игнатию.

— Здравствуй, красавица! Здравствуйте, добрые люди!

Тешата по первому же приглашению уселся за стол и с удовольствием вдохнул в себя исходивший из котелка вкусный запах похлебки.

Ели молча и с охотой. Когда же встали из-за стола и помолились, Тешата широко улыбнулся Никите.

— А я не пустой пришел: с новостью. — И лукаво подмигнул в сторону Игнатия и Обеляя: — Не говорили ничего?

— Словно бы нет, — уклонился Никита от прямого ответа.

— Так вот, дырява душа! Радуйся и веселися. Поедешь с Федором крепости ставить, с зодчим, с Конем.

— Да ну? — просиял Никита. — И берет меня с собой Федор Конь?

— Как не взять? Кто откажется от добрых помощников! Готовься, браток.

Новость была до того внезапна, что Фима разрыдалась. Муж хотел было подойти к ней с утешливым словом, но Тешата остановил его и махнул рукой: не трогай, мол, ихнее женское дело такое: поплачет, поплачет и в разум взойдет.

Дождавшись, покуда Фима немного успокоилась, гости почли за лучшее распроститься с хозяевами и оставить их друг с дружкой наедине.

…Не прошло и недели, как Никита был уже далеко от Москвы.

Помимо Никиты, с Федором Конем отправились также три других помощника зодчего. В хвосте же поезда двигался воз, доверху груженный различным инструментом и продовольствием.

Главный зодчий, как в этом легко убедились его спутники, терпеть не мог людей, задиравших нос, чванившихся своим умельством. И еще привлекал он к себе тем, что не делал из зодческой науки какой-то тайны, а охотно делился своими познаниями и долголетним опытом.

— Крепости мы с незапамятных времен ставим, — однажды рассказывал Федор помощникам на одном из привалов, поглаживая молотобойной рукой свою могучую грудь. — То-то, сынки, нашу землю люди заморские Гардарикией, сиречь страной городов, именуют. Великое множество у нас городов, то есть стен крепостных.

Начал зодчий, разумеется, с Москвы. Отдав должное Ивану Калите, укрепившему кремлевский холм крепкими дубовыми стенами, он перешел к подробному описанию Китайгородской стены, а потом снова вспомнил о седой старине и подробно описал устройство Тайницкой башни в Кремле.

— Вот когда еще ее ставили: в лето шесть тыщ девятьсот девяносто третье [30] 1485 год. . На месте бывших Чишковых ворот. А под ней тайник выведен — скрытый ход под землею к реке. Ежели осада — воду тем тайником носят в Кремль. Да-а, вот. А какие в стародавние дни ставились крепости? — спросил Федор, ни к кому собственно не обращаясь. — Не подумайте, что все этакие же мудреные. — И сам же ответил: — А вот какие, совсем немудреные. Бревно к бревну, рядком-рядышком. Верхний конец бревна остер-преостер, дальше некуда. И все. И готов тын — острокол по-старинному.

Занимательно и поучительно говорил Федор Конь. Но особенное внимание Никиты привлекали рассказы о давно минувших временах. Взять хотя бы, к примеру, так называемые караулы. Зодчий подсчитал, что возникли они лет двести тому назад на степных реках, — надо же было как-нибудь спасаться от частых и разорительных набегов орды. Но какими жалкими представлялись рубленнику эти первобытные караулы! Собственно говоря, если судить по справедливости, так их и не придумал никто — они были созданы самой природой. Попадается, бывало, степным жителям одинокий дуб — тут, значит, в самый раз дозор учинять, ставить двух ратников. Один ратник взбирался на самую вершину дерева, другой кормил внизу оседланных лошадей. Так, почти без сна, проводили они четыре дня, до новой смены. Время от времени сторожа окликали друг друга, и когда один спускался на землю, другой немедленно карабкался на его место.

Редкий дозор проходил спокойно, без приключений. Чаще же всего с вершины дуба раздавался встревоженный голос: «Готовьсь! Никак в поле чернизина», — то есть что-то чернеет вдали. Тогда ратник вскакивал на коня и по первому знаку мчался во весь опор за десяток верст, к соседнему дереву. Оттуда сторож второго дуба, едва заметив седока, скакал к третьему, третий — к четвертому, и так до тех пор, покуда, через «махальных» весть доходила до города, где жил воевода.

— Да этак, покуда к месту прискачешь, орда все дотла сокрушит, — посмеялся кто-то из помощников зодчего.

— А по тебе бы сразу с середины начать, — оборвал его Федор. — Дерево к дереву — вот и тын. Надолба на надолбу — глядь-поглядь, надолбня. Сам небось знаешь: без начала конца не бывает. Вот этой единой истины и держись…

И он продолжал рассказывать, как постепенно улучшалось зодчество на Руси: про тыновые стены с настилом для ведения верхнего боя, про сооружения, именуемые «детинцами», которые прикрывали внутреннюю часть города, про наружную ограду — окольный град…

Когда путешествие закончилось, Никита искренне пожалел об этом. Много нового узнал он о любезном его сердцу зодчестве, а еще больше, как сказал своим помощникам Федор, оставалось узнать. Но хорошо уж было и то, что главный зодчий обещал Выводкову встречаться с ним как можно чаще. Для этой цели он и строительный участок подобрал Никите поближе к своему жилищу. А участки были такие большие, что их и на лихом скакуне мудрено было скоро объехать.

В дремучем лесу одно за другим десятками, сотнями падали вековые деревья. Работные люди и вотчинные крестьяне перетаскивали их к берегу, связывали в плоты и сплавляли вниз, к местам построек.

Вскоре к Федору Коню прибыли из Москвы десять новых помощников. То были в большинстве дети боярские и другие безземельные дворянишки, кое-как разбиравшиеся в строительстве крепостей. Трех из них Федор отправил под начало Выводкова. Это почли они за дерзость. Как же так?! Они, потомки хоть и разорившихся, но все же знатных родов, и вдруг должны находиться в подчинении у какого-то смерда! И только и делали, что выискивали ошибки и недочеты в Никитиной работе. Когда же ему что-либо не удавалось, они и вовсе злорадствовали.

— А не бить ли челом Москве, — предлагали мнимые доброжелатели, — пожаловала бы тебя Москва иноземцами-зодчими? Чего тебе ломать голову понапрасну? Твоего ли это ума?

— Бейте сами, коли не жалко чела, — резко отмахивался от них Никита и каждый раз прибавлял: — Когда устанете зубоскалить, приходите вместе со мной померекать. А сообща не додумаемся, к Федору Коню за советом пойдем. Слава богу, есть у нас к кому сунуться с челобитною.

В редкие часы отдыха Выводков любил забираться поглубже в лес. Там, устроившись на пне или развалившись на густо пахнущей грибами и сосновой смолою земле, он предавался излюбленной думке о крыльях. Эта заветная думка не оставляла его никогда, как бы ни был он занят и увлечен другою сложной работой. Само собой разумеется, что чем больше опыта приобретал Никита и чем усерднее занимался грамотою и цифирною наукою, тем очевиднее становилось ему несовершенство потешной птицы. В последнее время он доискался — в чем немало помог ему Игнатий, — что удобней всего летать в холмистой, открытой для ветров местности. Почему это так — ни он, ни Игнатий объяснить не смогли бы. Но они и не искали особенных объяснений. Им важно было установить, что птица Никиты может парить в воздухе, если ветер дует снизу вверх. А такое отклонение ветра кверху образуется склонами возвышенностей. Отсюда следует, что… Однако уловить, что именно отсюда следует, Никите покуда никак не удавалось.