Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Вот и в тот час отдыха в лесу Выводков глубоко задумался над тем, как поступить, чтобы его птице легче было подниматься вверх на восходящих потоках воздуха.

Наконец, порядком устав от упорно не поддающихся разрешению мыслей, он сполз с бурелома, на котором сидел, прямо на пружинящий ковер из душистых сосновых игл и уставился куда-то в одну точку.

Чем пристальней вглядывался Никита в лесную чащу, тем веселей становилось его опушенное золотисто-русой бородкой лицо и тем мягче светились синие глаза. Перед ним одно за другим возникали чудесные видения. То грезились призрачные очертания воздушных хором, то будто к небу взлетал искрящийся тысячью самоцветных камней водомет, то все это исчезало мгновенно, уступая место диковинной стае сказочных птиц и незнаемых исполинских зверей…

Дремотно перешептывались кроны деревьев, в мелком кустарнике и в траве на ближней полянке сонно потрескивали кузнечики, задушевно пересвистывались невелички пичуги, точно делясь друг с дружкой какою-то доброю новостью, где-то кому-то ведунья-кукушка вела счет годам… Да, отрадно после усердных трудов слушать баюкающую мирную тишину!

Никита совсем было замечтался, как его неожиданно вернул к действительности чей-то близкий кашель.

— Ты откудова взялся? — удивленно раскрыл он глаза, увидев перед собою незнакомого мальчика. Но, заметив, что тот оробел, дружелюбно похлопал его по плечу. — Уж не выдуманный ли ты? Говори, не бойся: выдуманный?

— Чего?

— Эва, заговорил! Ну, выходит, живой. А худ-то, худ-то, страсть худущий какой! Сколько тебе годков?

— Мамка сказывала — десятый. Я будто в голодный год народился. Все чисто тогда градом в поле повыбило.

— А чей будешь? Как в лес попал?

— Дальние мы, оничковские вроде.

— Как то есть вроде?

— Да так. Вроде да, вроде нет.

— Что-то я тебя, милок, не пойму. Ты толком умеешь?

— А ты в приказ не угонишь? В острог не уволокешь?

— Ну зачем же в острог?

— Да знаешь, дяденька, я тебе тихохонько-тихо скажу, — шепотком проговорил мальчик и так выставил наперёд ногу, точно приготовился при первом же признаке опасности задать стрекача. — Беглые мы… Нас давно ловят.

— Вот как! Ну, чего пятишься? Говорю, не обижу.

— А перекрестись… Вот спасибо, дяденька… Еще разок.

— Да я сколько хочешь могу.

— Не, дяденька, хватит, — паренек доверчиво прикоснулся рукой к рукаву умельца. — Знаешь, где мы живем?

— Скажешь — узнаю.

— Тут. В лесу. Далече, а все тут, в лесу.

— Понятно, милок, понятно. Что же, садись, покалякаем. А звать тебя как?

— Матвейкою, — ответил мальчик и, со свистом втянув воздух чуть приплюснутым носом, застенчиво улыбнулся. — Я… Ты мне… — силился он продолжать, но тщетно, язык не слушался.

Выводков, желая подбодрить мальчугана, обнял его.

— Чего же ты замолчал?

Матвейка вытянул шею, тряхнул каштановыми кудрями и таинственно шепнул:

— А я тебя знаю, — и внезапно чмокнул Никиту в руку. — Ты ведь мне… Ага… и маманька, и дед, и все знают. Дяденькой ты мне приходишься.

— Да ну? — рассмеялся Никита. — И давно ты в племянниках у меня?

— Давно ли? — призадумался Матвейка. — Не сказывали. А только не смейся. Я побожиться могу.

Наивность нежданно объявившегося родича, его горячее желание приласкаться и самому быть обласканным невольно пробудили в Выводкове воспоминание о собственной семье. Как они там?.. Здоров ли Иваша? Наверно, уже забыл отца, не узнает теперь, пожалуй. А Фима… тоскует, поди, извелась. «Бедная, бедная Фима моя», — грустно вздохнул Никита и не заметил, как вслух повторил:

— Бедная моя Фимушка!

— Во, во! — повеселел мальчик. — Так, так, Фима. Фима и есть!

«Что такое? Почему Матвейке знакомо Фимино имя? Что за чудеса в решете?»

— А ну, сказывай — с какой такой стороны я тебе дяденька? — нетерпеливо и в то же время строго спросил Никита.

Паренек набрался духу и выпалил залпом:

— Тятенька, упокойничек, хозяйке твоей братом доводился. «Я, — сказывал тятенька, — Фиме Никешкиной довожусь старшим братом». Ей-богу, дяденька.

— Вот тебе раз! — оживился Выводков. — Так ты Антипкин сынок? И верно, племянничек. Скорей же, скорей все рассказывай.

Когда родство было твердо установлено, Матвейка решил, что он обязан немедленно объяснить, зачем пришел к дядьке.

Начал он с того, что обозвал своего боярина Оничкова разбойником и грабителем. Но это нисколько не удивило Никиту: кто же не знал, что иные помещики время от времени нападают на купеческие обозы!

Так, однажды после донесения стоявшего на дозоре Матвейки о замеченном им на дороге караване Оничков приказал трем ловчим и Матвейкиному отцу Антипу скакать купчинам наперерез и дать по ним неожиданный пищальный залп. На случай если бы стремительный натиск не удался, тот же дозорный должен был звонким ржанием, на которое он был превеликий умелец, вызвать из засады пополнение.

Паренек прихлопнул верхней губой более тонкую нижнюю и, жалобно засопев, уставился на Никиту. Доверчиво-простодушный и вместе с тем сиротливо-беспомощный взгляд серых глаз глубоко проник в душу Никиты. «В Москву бы его, — пришла ему в голову мысль. — Чего ему тут пропадать!» И, погладив племянника по голове, попросил рассказывать дальше.

— Тут-то и приключилось горе, — продолжал паренек. — Обманул купчина. Взял и обманул! Вот здорово вышло! Хитрющий купчина… И откудова только узнал? — Он вопросительно взглянул на дядьку. — Не знаешь? И я тоже… Никак угадать не могу, где это он подслушал… А думал уж, думал…

— Кто подслушал? — снова заулыбался Никита. — Что ты «думал уж, думал»?

— Купчина, я думал, где подслушал, что против него умышляют? Ты, дяденька, сам посуди: обоз с товаром он стороною погнал, а по нашей дороге — ах ты хитрюга какой! — по нашей дороге всего три воза отправил. Это — чтоб очи нам отвести. Здорово? Правда, дяденька, здорово?

— Кому здорово… — вздохнул Никита, начинавший чувствовать что-то недоброе. — А знаешь поговорку: «Кошке игрушки, а мышке слезки»? Так, что ли, вышло?

— Как раз! — Мальчик с большим уважением поглядел на Никиту. — А тебе кто сказал? Я, кажись, еще не говорил тебе про то… про…

— Да ты по порядку, не торопись.

— Так он вот как, дяденька. Он по нашей дороге всего три воза отправил. А на возах кули. А в кулях… угадай! Ни в жизнь не угадаешь… Песок в кулях! — громко рассмеялся Матвейка. — Скажи ты, пе-сок! А-хи-хи-ха! — в кулях песок, ха-ха, ха… песок!

Испугавшись собственного громкого смеха, Матвейка торопливо зажал двумя пальцами губы. Но такая предосторожность продолжалась очень недолго. Едва вспомнив, как повел себя вотчинник, когда раскрылась хитрость купчины, мальчик вскочил и, подражая боярину, заорал во все горло.