Константин Шильдкрет - Крылья холопа

— «Вы сами товары упрятали! Убью на месте! Разорители! Воры!» Орал, орал, топал, топал. А погодя… А погодя, дядень… — Тут он осекся и, в диком страхе, прижавшись к Никите, навзрыд заплакал.

Никита тихо похлопывал его по спине, уже твердо решив увезти мальчугана в Москву.

Вволю наплакавшись, но все еще всхлипывая, Матвейка приподнялся немного и, как бы устыдясь своей слабости, бодро тряхнул кудрями.

— Ты, дяденька, не подумай. Я вовсе не рева. Что я, девчонка, что ли! Я, знаешь, силки ставить умею. Хочешь — на зверя, хочешь — на птицу. Я еще из рогатки могу. Я раз белку из рогатки тюк! И готово… Чуть-чуть не попал… Не, дяденька, ей-богу, не рева.

— Вижу, вижу. Какой же ты рева. Сущий Егорий Храбрый, — успокоил его Никита, изо всех сил стараясь удержать добродушный смех.

— И на Егора похож, и еще, дяденька, на Фому, — подхватил паренек, приняв за чистую монету слова своего дядьки.

— А коли так, рассказывай, племянничек, что было дальше.

— Что было?.. Ничего не было. Псов велел боярин на нас пустить… Только и всего… Больше не помню, что было… Маленечко, вот столечко вот, испугался, потому вот не помню…

Чем ближе подходил к концу страшный рассказ, тем беспокойней становился Матвейка, тем взволнованней была его речь. Вотчинник, как оказалось, в сердцах и не подумал шутить, приказав натравить псов на провинившихся. Никто опомниться не успел, как свора загрызла с полдесятка крестьян, среди которых был и отец Матвейки — Антип.

«Стойте! Гоните их прочь! — заревел Оничков, вмиг опомнившись и осознав, на какое зверское преступление толкнул его необузданный гнев. — Стреляйте! Убейте всю свору! Стреляйте!»

Но было поздно. Смертельные крики жертв переполнили меру человеческого долготерпения. Все крестьяне, и старый и малый, мужчины и женщины, хватая по пути заступы, топоры, поленья, камни, дреколья, рогатины, что ни попалось под руку, рванулись к оничковским хоромам.

Учуяв грозившую опасность, Оничков наспех собрал свою семью и удрал в город искать заступничества у воеводы.

— А из города, как водится, ратных людей понагнали? — спросил Выводков сдавленным голосом.

— Нам погодя говорили, ага, понагнали, страсть сколь понагнали, — подтвердил паренек и ни с того ни с сего сделал торжествующее лицо и высунул язык. — Ратники-то прискакали, да мы-то, а нас-то — накось вот, выкуси! — а нас-то и нету. Все как есть в лес убегли. Вот мы и не оничковские теперь — лесные мы нынче.

Становилось темно. От земли там и тут отрывались тяжелые клочья тумана. Они цеплялись один за другой, ширились, росли, набухали. Мирно дремавшие до того вершины деревьев внезапно встревожились, глухо зашептались о чем-то. Откуда-то отдаленным, как бы подземным, гулом докатился раскат грома.

— Ай и засиделись, братик! — торопливо поднялся Никита и спохватился: — Как же так? Говорить — с три короба наболтали, а зачем ко мне пришел, про то ни словечка. Проводи-ка меня до опушки и выкладывай все как есть.

Матвейка доверчиво вложил руку в руку Никиты и принялся объяснять, какая нужда привела его к нему в лес.

О том, что из Москвы понаехали царевы люди строить крепость и лесное городище, в котором для обороны от ханских орд будет постоянно находиться пешее войско, беглые оничковские крестьяне проведали какими-то путями сразу. Нечего говорить, что затея эта сама по себе была по душе каждому, кто о ней знал. Но обеспокоило людей то, что городище предполагалось построить именно там, где осели беглые оничковцы. Пока это был только слух, крестьяне выжидали, надеялись, что все как-нибудь обойдется. С того же дня, как понаехавшие в их лес люди начали измерять землю и тщательно подсчитывать количество здоровых и больных деревьев, беглые страшно переполошились. Да и как могло быть иначе! Только-только привыкли они к новому своему жилью, и на тебе, снова здорово, собирай свои узлы и иди куда хочешь. Но в самую последнюю минуту, когда никаких надежд больше не оставалось, лесная деревушка всколыхнулась от радостной новости, словно с неба свалившейся на нее: один из бывших тукаевских крестьян, Корнейка, случайно увидел в лесу Никиту.

— Чей, чей крестьянин? — удивился Выводков. — Тукаев при чем тут? Ты чего путаешь? То Оничков был, а то Тукаев… Не понимаю…

— А я понимаю, — похвастался Матвейка. — Чего не понять? Оничков-то Тукаевой боярыне — ой и толста же, не приведи бог, ой и толста же! — брат он ей. А когда Тукаева на Москву покликали, боярыне с Марфой, боярышней, да с пятком крестьянишек указано было ехать к боярину нашему.

— Так вон оно что! — присвистнул Выводков. — Теперь все понятно. Досказывай, братик, досказывай…

Матвейка горячо прижался щекою к руке Выводкова. Да, так оно и есть, должно быть, как говорили тукаевские люди, — добрый человек дядя Никита, простой и ласковый. У него попроси только, и он сразу во всем уважит.

— Правда, дяденька? — спросил вдруг мальчик, точно Никита в самом деле мог угадывать его мысли.

— Коли не врешь, значит правда, — отшутился Никита. — Про какую правду ты вспомнил?

— А что ты добрый. Правда, что правду про тебя говорят?

— Экий любопытный! От земли не видать, а тоже правду вздумал искать… Ну, а если я добрый, тогда что?

— Приходи тогда к нам… Докука к тебе…

— Ко мне?

— Ага… Челом бить будут: уходи отселева, не гони с места… Наказывали мне: «Скажи: никого к себе не пускаем, а тебе верим, приходи когда хочешь». Придешь?

Выводков после долгого раздумья согласился.

— Завтра на порубке меня стереги. Да, гляди, не попадайся никому на глаза. Ты что, ржать можешь по-настоящему?

— Я-то? Да хочешь, я и волком завою, и лаять буду, и петухом запою, и закукую. Только вели.

— Ладно, ладно. Верю, не пробуй. А вот завтра, как увидишь меня, кукуй кукушкой. Кукуй и домой иди. А я за тобой. Ну, беги. Да не заблудись, смотри. Эвона темно как становится…

— Я духом одним! Рраз — и дома!

И, чмокнув дядькину руку, новоявленный племянник исчез.

На другой день, как только Никита отпустил работных на отдых, в десятке шагов от него раздалось кукование. Он вгляделся в чащу, подождал немного и не спеша пошел на голос. Кукование то доносилось издалека, то слышалось совсем рядышком, то казалось, будто оно раздается сразу в двух-трех местах. «Мал, мал, — про себя похвалил Никита племянника, — а нужда научила следы заметать. Попробуй, запомни дорогу, коли он лисою петляет по лесу».

Выводков уже порядком устал, когда из-за кустов наконец вынырнул сияющий Матвейка.

— Пришли, дяденька! Ходи сюда, за мной. Шшасть!

Вначале беглые оничковцы держались настороженно: их смущало, что гость хоть и оставался в своем прежнем крестьянском звании, а все же числился в царевых людях. Разве можно довериться людям, которые и от своих отстали и к чужим не пристали? Но недоверие к Никите скоро рассеялось. Он оказался охочим до шуток и прибауток, очень сердечным и вообще рубахой-парнем.