Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Не успел Никита покинуть убежище оничковцев, как перед ним внезапно появился Матвейка.

— Опять ты!

— Дяденька… — жалобно шмыгнул он носом. — Почему только больших звал работать? А нас, маленьких?

— А ты пошел бы ко мне?

— Я-то? Только вели.

— А у мамки спрашивал?

— И маманька и дед Силыч — все, все отпускают к тебе. Возьми меня, дяденька!..

— Что ж, придется уважить. Пошли.

— Пошли, дядя Никита!

Ночевал паренек уже на новом месте — в дяденькином шалаше…

Ровно через три дня Никита начал выполнять свое обещание. Под его наблюдением оничковцы вырыли на новом месте, еще более глухом, чем прежнее, обшитые тесом просторные землянки. В стороне от деревеньки поставили прочный, из дубовых бревен, амбар, к которому вели особые, нарочито запутанные переходы. Такие же, но еще более переплетенные, почти неуловимые для глаза тропинки вели от починка к болотистой речушке, скрытой в густых зарослях камыша.

— Не деревня, а усадьба боярская! — восторгались беглые. — И, кроме всего прочего, возьми-ка нас теперь голой рукой!

Но это было только вначале. А стоило лишь пообжиться немного в новом селении, как одна за другою стали обнаруживаться прорехи.

Вконец износилась одежда. Имелись, правда, в изобилии звериные шкуры, из которых женщины ловчились шить что-то похожее на сарафаны и епанчи, но это никого не удовлетворяло. «На русских не похожи», — улыбались оничковцы.

С каждым днем все острее и острее чувствовалась отчужденность от всего мира. «Живем словно в могиле, — вздыхали крестьяне. — Из одного погоста на другой перешли». Их тянуло к народу, к говору человеческому, к людской суете.

И еще вспоминались пышные хлебные караваи. Это ничего, что оничковцам редко приходилось лакомиться вкусным, душистым ржаным хлебом. Им бы хоть поглядеть на него, увидеть бы рожь, ворошить благодатные зерна, просыпать их сквозь пальцы и вдыхать с безмерным наслаждением хлебную пыль!.. Что же касается Силыча, так ему бы даже и не лукошко, а самую малую чуточку — только для домовины. Каково радостно ему знать бы, что изголовье гроба, где он будет лежать, посыплют, по его завету, хлебным зерном.

Дальше — больше. Вначале одолевали думы, потом пошли сетования, ссоры да споры, как дальше жить. Вот наконец и получилось, что как ни прикидывай, как ни старайся отгородиться от мира, а век в затворниках не проживешь. Ну, а если уж другого выхода нет, то куда оничковцам податься, как не к Никите? Свой человек, не выдаст. Подбодрило оничковцев и то, что Матвейка, недавно посетивший лесной починок, сказал, будто из-за нехватки работных сам воевода запретил трогать беглых и других подозрительных людей. А коли так, авось не тронут и их.

Так, строго все обдумав и взвесив, беглые один за другим, начали уходить на работу к Никите.

…Крепость и военная застава строились одновременно. И все же, несмотря на то, что обе постройки находились на довольно значительном расстоянии одна от другой, Выводков всюду поспевал — и поспевал в тот именно час, когда особенно нуждались в его совете и помощи. Неизменным его спутником и ревностным исполнителем любого поручения был Матвейка.

Люди работали добросовестно, и чем человечней относился к ним Никита, тем охотней они угождали ему. Глядя на других, подтягивались даже последние забулдыги, норовившие в первое время избегать встреч с требовательным Выводковым. Но если бы кто-нибудь и попытался увильнуть от работы, то из этого все равно бы ничего не вышло: разбитые на десятки и получавшие общий урок работные люди не имели никакого желания делать чужое дело, и подчас они так расправлялись с нерадивыми, что у тех пропадала всякая охота сидеть сложа руки.

Дружная работа скоро сказалась: выдающиеся в наружные стены крепости скаты с деревянными котами для спуска на неприятеля бревен во время осады были изготовлены почти в срок.

По этому случаю работным дана была двухдневная передышка.

К концу второго дня из города на постройку прискакал незнакомый приказный.

— Эй! — рявкнул он, завидя издали Никиту. — Уйми их! Уйми голь свою перекатную!

Выводков по-своему понял приказного.

— Никак во хмелю забуянили?

— Забуянили, забуянили! — передразнил приезжий. — Не забуянили — забунтовали! Смуту затеяли. Разбойные песни играют! Отовсюду прет к ним народ. Так и льнут, так и льнут. У всех у вас разбойники-бунтари. И у Федора вашего тоже. Недаром Конем его зовут. Все вы, смерды, одним миром мазаны!.. И плюгавец этот! — затрясся от возмущения приезжий. — Наступи на него — мокрое место останется, а тоже туда же!..

— Ты про какого плюгавца? — забеспокоился Выводков, вспомнив, что с утра не видел племянника.

— Про того самого! Про твоего кутенка поганого!

Никита поспешил вступиться за паренька.

— Несмышленый, что с него спросишь! Ты не взыщи уж. Его я накажу, будь спокоен. Забудет не только, как поют, а разучится разговаривать…

— Ужотко погляжу, как ты научишь, — обмерил приказный Никиту свирепым взглядом. — И не стой, живо на коня! Чего стоишь? Давно и ты на примете! Знаем мы вас! Воевода не станет ждать! Всех их в острог запрет, оборванцев!

Охваченный страхом остаться без работных, Никита мигом собрался в путь.

Едва они очутились вблизи городской стены, как к ним вперемешку с пронзительным свистом долетели отрывки залихватской песни:

— Слышишь? — вспыхнул приказный. — Разбойники! Убить мало!

Вдалеке стала видна окутанная густой тучей пыли разгулявшаяся толпа. Приказный хлестнул коня и ринулся вперед, готовый врезаться в самую гущу ее. Но кто-то внезапно подскочил к нему, с огромной силой рванул за рукав и сбросил наземь.

— Поздорову ли, милостивец, черт пегий, душа окаянная?

Куда только прыть подевалась у всадника. Он сразу стал мягким, податливым.

— Что ты… Это не я… сам конь, должно, напугался, — бормотал он. — Зодчий, а зодчий, сделай милость, скажи им…

— А-а, и Никита тут! — обрадованно пронеслось в толпе. — Ходи сюда! Испей с нами чарочку.

Но Выводков от угощения отказался и сурово прикрикнул на парня, сбросившего приказного с коня:

— Троньте только его!

— Нужен он нам! Да побей его бог! — загремели работные.

— Вставай, не трясись! Держи чарку, черт пегий!

— Пляши, а мы песню сыграем!

И тут же грянула шуточная:

— Ах ты, конопатый бесенок! — разыскав самозабвенно дерущего глотку Матвейку, схватил его за вихры Никита. — Тебя тут еще недоставало! Домой живо! Я вот тебе!