Константин Шильдкрет - Крылья холопа

Царевич вспылил. Экая дерзость! Смерд, безродный бродяжка, беглый крестьянишка — и вот тебе на, осмеливается что-то еще разрешать сыну государеву. Забыл в гордыне своей, что перед ним будущий самодержавен всея Руси!

Выводков, не поняв, почему царевич прикусил губы и сжал кулаки, повторил:

— Погладь, ничего. А то и подними.

— Замолкни! — прикрикнул на него Иван-царевич, — Не то так поглажу, что…

Выразительный взгляд отца заставил его притихнуть.

— Ну-ка, Иванушка! — поощрительно улыбнулся государь. — Дай бог помощи, подними птаху-то.

Царевич понатужился, думая, что ему предстоит поднять нелегкую поклажу, обхватил птицу руками — и едва не выронил ее, так легка она оказалась…

Внимательно осмотрев птицу, Иван Васильевич присел на лавку и чуть заметно повел глазами. Скуратов сообразил, чего хотят от него, и шепнул что-то на ухо Никите.

Царевич Федор, юркнувший за спину Малюты в то самое мгновение, когда его старший брат Иван начал ходить вокруг Никитиного творения, жалостно поглядел на отца.

— Чего вылупился? — нахмурился государь.

— Дозволь в дырку протиснуться.

— Может, дозволить и полетать?

— Вот то-то бы весело было, родитель!

Иван Васильевич тут смягчился и, притянув сына к себе, положил к нему на плечо унизанную драгоценными перстнями руку.

— И не страшишься? А вдруг разобьешься?

— Не, отец. Я к небу привычный.

— Что, что? — поразился царь. — Привычный к небу?

— Звонница-то высока-высока. Кто без привычки, лучше вниз не гляди — голова кругом пойдет.

— Пшел прочь! — вскипел государь и с силой оттолкнул сразу обмякшего Федора. — Пономарь!..

Скуратов больно наступил Никите на ногу.

— Кланяйся и начинай!

Выводков низко, до самой земли, поклонился и приступил к объяснениям.

В чреве волшебной птицы, в узком ящичке, были скрыты восемь расположенных в два ряда, одна под другой, пружин. От каждой из них к плечевым лубочным суставам тянулись винтообразные, толстые проволоки, заканчивавшиеся жестяными кнопками.

Никита нажал пальцами на две кнопки сразу. Тотчас же что-то заскрипело внутри, птица встряхнулась, приподняла голову и расправила две пары крыльев так, что протянутая между лапами и пальцами просмоленная холстина стала гладкой и сверкающей.

— Зачем столько пружин? — спросил царь.

— А для разгону, твое царское величество. Одна распустится — другая ее заменит.

Иван Васильевич внимательно осмотрел пружины и обратил внимание на то, что они устроены не совсем одинаково.

— Истинно так, преславный, — закивал Никита. — Разные они, каждая свою службу служит. Одни толкают птицу, как бы по затылку бьют, подгоняют, другие крыльями ведают — машут ими, чтобы птица в воздухе держалась, не падала.

— А ежели все пружины распустятся?

— Тогда, твое царское величество, руками вот это колесо вертеть, а ногами, — Никита указал на рычаг, — на это вот нажимать. Только задними крыльями не к чему долго махать. Они как у коршуна. Коршун тоже ведь оттолкнется от места, помашет, помашет крыльями, а погодя все больше не двигает ими, вроде как в зыбке лежит. Зыбка качается, и он знай полеживай, сам и не пошелохнется, ленивец.

На словах все выходило проще простого. Там нажать, здесь рукой покрутить, тут ногами на рычаг надавливать. Эка хитрость, подумаешь! Стоя на твердой земле, можно на любой думке куда хочешь лететь. Но каково залепечет умелец, когда прыгнет на оседланной птице с какой-нибудь вышки? То-то бы не осрамил государя перед иноземцами. Ведь вот как осторожен Иван Васильевич, а похвастался перед фрязинами: «У нас во какие кудесники есть — летать умеют». Не загодя ли похвастался?

— Да хоть нынче показать можно, как оно будет, — убежденно сказал Никита и, шагнув к довольно большому сундуку, поднял крышку.

Все двинулись за ним и с любопытством заглянули внутрь сундука.

— Ба! — не удержался от восхищенного возгласа государь. — Да тут птенчик. Как есть весь в мать, в птицу волшебную. По ней и ладил?

— По ней, преславный. Наперед махонькую, потом и большую наладил.

Зарывшийся в кипе холста и дерюги Матвейка не дерзал высунуть голову и посмотреть, что творится в подвале. Но вот кто-то, кажется, заговорил о потешной птице. Матвейка насторожился. Да, так и есть, речь идет о той самой потехе, в которой и он замешан. Нет, невозможно терпеть. Как могут при разговоре о потехе обойтись без него?

— Что это шевелится? — со страхом указал царевич Федор на заходившую волнами кипу.

Никита оглянулся вокруг и, не найдя нигде племянника, понял, что это он зарылся в дерюге.

— Не тревожься… То я… то есть он… Мы с ним… — растерянно залепетал Никита.

— И верно, не тревожься, царевич. То племянник его, — успокоительно произнес Скуратов и, подойдя к кипе, просунул в нее руку.

Еще миг — и окончательно обомлевший Матвейка был извлечен из убежища.

Царю, видимо, понравился кудрявый подросток c серыми большими глазами, чуть приплюснутым носом и нечастыми маленькими веснушками на круглом лице.

— Боишься меня? — спросил он побледневшего и дрожавшего Матвейку. — Да не дрожи, конопатенький.

Слово «конопатенький» было таким неожиданным и обдало душу паренька таким теплом, что вмиг исчез только что пережитый им смертельный страх. Матвейка испытал то самое чувство, которое, когда-то при встрече с Иваном Васильевичем покорило и Никиту. Страха как не бывало.

— Я не конопатенький, — расцвел он в простосердечнейшей улыбке. — То бог поплевал, сказала мне тетенька Фима.

— А-а, бог, — одобрил государь. — Ну, если бог, тогда ничего. С богом спорить нельзя — великий грех. Так?

— Так, твое царское величество, так, — ответил за племянника Выводков.

Скуратов освирепел. Мог ли он допустить, чтобы какой-то безродный холоп, будь он хоть семи пядей во лбу, разговаривал с самодержавцем так вольно?! Приподняв подростка одной рукой, он с силой опустил его наземь.

— Падай в ноги преславному!

Матвейка в великом страхе плюхнулся ниц.

— И повторяй за мной. Живей! Говори. Нельзя…

— Нельзя…

— …спорить с богом…

— …спорить с богом…

— …и с самодержавцем, божьим помазанником…

— …и с самодержавцем, божьим помазанником…

— …единому богу и единому царю покоряемся…

— …единому богу и единому царю покоряемся…

Иван Васильевич терпеливо молчал, а когда Скуратов окончил, приказал пареньку встать и ткнул ему свою руку для поцелуя.

Поговорив немного о волшебной птице, Иван Васильевич неторопливыми шагами направился к выходу. Никита отвесил земной поклон и то же самое приказал сделать Матвейке. Царь неопределенно повел глазами, так что трудно было сказать, прощался ли он с умельцем или бессознательно поглядел в сторону выхода. Так или иначе, а, уловив этот взгляд, Скуратов широко распахнул перед царем дверь.