Константин Шильдкрет - Крылья холопа

И, снова усевшись, приступил к рассказу.

А случилось вот что.

Задолго до прибытия боярского сына Замятни на место постройки крепости в округу невесть откуда нахлынул поток юродивых, блаженных, пророков и странствующих монахов.

— Горе нам!.. Геенна огненная!.. Имеющие уши слышать да слышат!.. — вещали они. — Грядет князь тьмы. Покайтесь, православные христиане! Внемлите гласу великого постника, блаженного Савватия. Было ему видение. Явился архангел Гавриил с глаголом божьим: «Возвести, старче, чадам Христовым — близок горький час испытаний. Призови православных к покаянию и к защите церквей. Замыслил бо князь тьмы поставить в крепости, у реки, кумирню языческую. И в ту кумирню богомерзкую заточат всех христиан, кои не отрекутся от господа нашего Исуса Христа. Истинных же, бесстрашных ревнителей и заступников нашей веры святой — бояр высоких кровей — закуют в цепи и после застенка предадут смерти нечестной на плахе. И будет плач и скрежет зубовный… Восстаньте же, братие, во имя отца и сына и святого духа. Аминь».

Лжевещуны проникали во все уголки обширного края. Одни из них, исступленно бия себя в грудь кулаком, призывали народ к открытому возмущению, другие, сокрушенно вздыхая, смиренно молили всех уйти от зла и сотворить благо, иными словами — подбивали легковерных бежать в леса. Каждый из пророков действовал так, как находил более удобным и выгодным для себя, однако цель у всех была общая: сторонники уделов и возвращения вотчинникам былых прав поручили вещунам во что бы то ни стало поднять край против Ивана Васильевича и главной его опоры — опричнины.

Крестьяне, которых бояре не так давно переселили в новые угодья свои, чувствовали здесь себя покуда чужими. Поэтому, опасаясь всяких неожиданностей, только очень немногие из них отважились выступить открыто. Большинство же, решив, что куда как безопасней послушаться советов смиренников, заторопились уйти от греха и со всеми семьями укрыться в лесах.

Так довольно скоро опустели десятки селений, а вместе с этим стали заметно редеть ряды строителей крепости.

— Пропала моя головушка! — впал в отчаяние Замятня. — Доведут меня до плахи работные! — И попросил у воеводы заступничества. — Спаси. Богом молю, спаси, заставь смердов работать.

— Будь спокоен, — утешил его воевода. — На меня положись. Я их заставлю, не потерплю.

И он не обманул. Воины оцепили лес на целые версты. Изловленных жестоко наказывали и снова гнали на стройку…

В Москву с донесением от Замятни прискакал гонец. С ним с вечера и непрерывно всю ночь до утра беседовал Малюта Скуратов.

Отпустив гонца, Малюта отправился прямо в покои царя.

— Измена, преславный, — сказал он. — Сабуров и Замятня лихо затеяли!

На Каму, где возводилась новая крепость, был отправлен зодчий Гуров. Прежде всего он проверил, добросовестно ли выложены стены. Прощупав чуть не каждый кирпич, он то и дело стучал молотком в стену и прислушивался, нет ли где пустоты промеж кладки. После этого измерил толщину стен и глубину подземелий и отписал в Москву, что «оная крепость с таким тщанием и умельством ставится, что гораздей не можеть быть».

Тогда в Разбойном приказе вспомнили про недавно оправившегося от какой-то затяжной и тяжелой болезни Тешату и сказали о нем Скуратову. Тот хорошо знал, что Тешата умеет распутывать самые замысловатые узлы, и потому, не раздумывая, согласился отправить его к Замятне.

Тешата, как это было всегда, поехал на Каму не один, а с целым десятком подручных, среди которых выделялся своим бочкообразным видом не стареющий Воробей.

Объявившись на постройке, Тешата тотчас же вручил удивленному Замятне грамотку из Москвы.

— Рад гостю, — буркнул Замятня, узнавший из грамотки, что хранитель казны и ведающий прокормом работных людей приказный Угрюм отзывается в Москву, а на его место поставлен Угорь (так был назван Тешата).

— Мы что же! Мы рады… жаль, конечно, расставаться с Угрюмом — понаторел он в делах.

— То-то и оно, — сказал Тешата. — Угрюм понаторел, а я ведь ни-ни. Никогда не ведал казной. Освободил бы меня?..

Замятня не понял, о чем говорил Тешата.

— Как я могу? Ты Москвой прислан.

— Нет, я не про то. От казны, сделай милость, освободи. Пропаду я с ней.

Замятню долго уговаривать не пришлось. Не велик труд распоряжаться казной, авось он как-нибудь и сам управится. А Угорь и без того будет вечно занят.

Хлопотливое, страсть какое хлопотливое дело ведать прокормом и работных и начальных людей во главе с сыном боярским! Дал бы бог только с одним этим научиться справляться как следует.

Но вскоре выяснилось, что лучшего добытчика вина и всякой снеди нельзя было и желать. Плоховато лишь ладилось с прокормом работных. Вечно чего-нибудь да не хватало: то не было соли, то рожь попадалась с гнильцой, то щи отдавали прокисшим духом невыделанной овчины… Но над такими мелочами не стоило очень задумываться. Не терять же время в поисках всего свежего и удобоваримого. Небось не бояре какие — съедят что дадут…

Зато под Тешатиным крылышком Замятня блаженствовал, как мышь на окороке. Больше же всего боярский сын ценил почтительность приказного и его смиренное, граничившее с рабским, послушание. Ко всему этому — Замятне очень скоро стало казаться, будто он понимает, чем дышит Тешата, и что такой человек может когда-нибудь пригодиться для дел позначительнее продовольственных. Доказательством тому служили многочисленные примеры, из которых один особенно пришелся по душе зодчему. Случилось так, что в крепость внезапно нагрянуло несколько опричников. Бегло осмотрев сооружения, прикрывавшие внутреннюю часть города, то есть детинец, и полюбовавшись наружной оградой — окольным градом, — они похвалили работу и поспешили в шатер Замятни, где надеялись найти богатое угощение. Но сколь велико было их разочарование, когда Тешата объявил с низкими поклонами, что у него в кладовых ничего, кроме лука и подопревшего проса, нет. Обозленные гости тотчас же покинули стройку, не только не простившись с сыном боярским, но даже не взглянув в его сторону.

— Осрамил, как есть осрамил ты меня, Угорь, — более выспренно, чем обычно, обратился он к Тешате. — То у тебя всякого добра чаша полная, тут — сказать стыдно — голым все голо!

— И сам не пойму, — пристыженно забасил тот. — И куда это все подевалось? Как ветром снесло! А уж так хотелось попотчевать их. Попотчевать, да к черт… — тьфу ты, язык вдруг припух! — к чертогам ихним, говорю, проводить гостей дорогих.

— То-то! Смотри у меня, говори, да не заговаривайся.

— Не взыщи… Я не с умыслом. Такой уж язык у меня, — принялся оправдываться Тешата. — То ничего, а то враз возьмет да и припухнет.