Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

— Благодарю тебя, князь... за службу, за преданность, за прямоту. Ты один из немногих, кто не на словах, а на деле сдержал клятву верности!

— Лихой день грядёт, брат. — Холодное с виду лицо Василько волнение испятнало румянцем. Выдержав паузу, он сдавленно сказал: — Держись за землю, не то упадёшь. Божью молитву не забывай. Береги людей... и стяг, брат. Обещаю сразу упредить князей и поторопить с выручкой! А теперь прощай, брат. Прощай и ты, князь Данила Романович! Булава! Не поминай лихом! И да хранит вас Господь!

...Князь ушёл, будто и не был... А чуть погодя слух ранил тягучий, сверлящий ухо скрип тяжело груженных ранеными повозок, металлический лязг мечей и кольчуг, надрывный храп лошадей и чугунная ступь покидавших боевой стан ростовцев.

…В полёте стрелы от передовых монгольских пикетов [250], возле некогда пышнотравного склона, стёртого до камней копытами ордынских табунов, поблескивала на солнце серебряной рябью Калка.

Этот участок реки, в две версты шириной, ревностно изучал особый татарский отряд, искавший для конницы Субэдэя удобные броды.

Позади, за изумрудной непролазью камыша и красноталого кустарника, виднелись меловые лбы солончаков с покосившимися каменными истуканами; когда-то, в незапамятные времена, эти курганы были местом поклонения древних скифов, кочевавших между Днепром и Доном, а позже стали сторожевыми постами воинственных гуннов. Теперь холмы так же верно служили пришедшим с Востока монголам, хищный взгляд которых был устремлён на Запад.

...Эту картину наблюдал ястребиный глаз старого Субэдэя, возвращавшегося в орду. Твёрдо уложив повод меж пальцев, вонзая удила в чёрно-сизые губы тянувшегося к бурьяну Чауша, багатур сделал знак сопровождавшим его нукерам и с места сорвал скакуна.

Все последние дни (с отъезда Джэбэ) Барс с Отгрызенной Лапой провёл в беспрестанных разъездах, опытным взглядом изучая и осматривая местность, выбирая ристалище, выгодное для битвы.

И всё это время, не разбирая дня и ночи, к нему то и дело приносились гонцы-уланы на взмыленных сменных конях. Вести их были разные, как галька в реке, но в одном были схожи со старой монгольской мудростью: «Не говори, что силён, — нарвёшься на более сильного. Не говори, что хитёр, — найдётся более хитрый».

— Джэбэ Стрела отступает к Калке...

— Мудрейший, всё идёт по начертанному тобой узору...

— Впереди других идёт отряд длиннобородых. Они хорошие воины... Мы прежде не видывали подобных!

— Их ведёт напролом свирепый лев — багатур Мастисляб. Урусы страха не ведают... Дерутся отчаянно, многих наших батыров отправили к праотцам!

— Вместе с ним ещё два младших конязя и злобный пёс Котяна хан Ярун. Ой-е! Он везёт у седла на ремне голову нашего посла тысяцкого Гемябека...

— О, разящий! Горе! Ночь назад шла упорная битва. Проклятые опрокинули левое крыло Джэбэ, часть изрубили, остальных отбросили за кипчакские холмы. Две тьмы монголов полегло! Никому из них урус-шайтан не дал пощады!..

— Пленных они не берут. Раненых добивают! Разве с такими шакалами можно говорить на языке слов? Они не позволят монголу есть с ними из одного казана и пить из одного бурдюка.

— О, накажи их, храбрейший! Прикажи вырвать у подлых свиней сердца и бросить на съеденье нашим псам!

— Веди нас скорее на хрисов! Сметём их с земли! Сошьём из их шкур сапоги!

— Они уже близко! Воткни в землю нож, приложи к рукоятке ухо, и ты услышишь топот копыт их лошадей!

Субэдэй умел скрывать чувства, никто из гонцов так и не смог разгадать истинных настроений одноглазого полководца.

«Осла в табуне уши выдают», «Кто много знает, тот мало говорит», «Держи рот — сбережёшь голову» — эти простые и древние как мир истины ещё с юности усвоил Субэдэй-багатур; строго следуя им, он достиг многого, сумев не запутаться в густых сетях коварных и тёмных интриг, умело расставленных самим Чингизханом. Уж кто-кто, а Барс с Отгрызенной Лапой не понаслышке знал о жестоко карающей руке подозрительного ко всем и ко всему Кагана. В Коренной Орде что ни день рубили головы зарвавшимся глупцам, отрезали языки самонадеянным болтунам и ломали хребты надменным гордецам.

Багатур знал: его если что и оберегало в сей жизни от гнева непредсказуемого Владыки, так это отсутствие в Орде, постоянное пребывание там, где текла кровь и монгольская сталь обрушивалась на врагов империи. Громкие победы и караваны награбленных сокровищ радовали кровожадное сердце Краснобородого Тигра, принуждая его до времени не выпускать свои смертоносные когти и не показывать длинные клыки. А потому Субэдэй был спокоен и невозмутим, как могильный камень, и в сердце его не скреблись скорпионы.

...Вот и сейчас всё шло и вершилось своим чередом, как было задумано. «Урусы идут... Хай, хай... Пусть идут. Я жду их». В душе он даже злорадствовал над промахами и оплошностями молодого соперника — Джэбэ. «Это хорошо... пусть ему опалят усы и подрубят хвост... Это только на пользу. Будет осторожней подкрадываться, точнее наносить смертельный удар».

...Этим закатным вечером Стрела наконец вернулся в монгольский стан. Его китайские латы были забрызганы кровавой слякотью и песком, но глаза горели возбуждённой радостью.

— Бог войны Сульдэ да обрадует тебя! Я, Джэбэ-нойон, исполнил твой приказ, прославленный Субэдэй.

— Приход твой да будет к счастью. Раздели со мной трапезу. Стрела. — Старик указал место на войлоках, перед которыми седобровый нукер Саклаб уже расстелил парчовый дастархан и установил большое блюдо с отварной жеребятиной.

Белые крепкие зубы темника впились в сочное мясо, жадно отдирая дымящиеся куски...

— Ешь, ешь, батыр... Ты много потратил сил! — Субэдэй, скрытно приглядывая за Джэбэ, бросил в свой щербатый рот горсть отварного перчёного риса, облизал багровым языком морщинистые губы.

...Некоторое время они молчали, всецело отдавшись еде. Когда первый голод был утолён, багатур цокнул зубом и качнул золотой серьгой:

— Где теперь урусы?

— Совсем близко, — через сытую отрыжку откликнулся нойон, вытер о стальные наколенники жирные пальцы, бросил довеском: — Ночь они простоят на месте.

— А утром? — выпученный глаз старика замер на Джэбэ.

— Будут здесь. Мои волки не дают медведю покоя! Набрасываются на него, дерут за холку и гачи [251]и, вырвав шматок мяса, отбегают, заманивая урусов под твой меч.

— Бродник с тобой?

— Со мной... — Стрела удивлённо покосился на старика.

— Гляди, не выпусти ему кишки прежде времени. Этот презренный раб мне ещё нужен! — Субэдэй расправил плечи, вызванивая кольчужным кольцом, и, берясь за пиалу с кумысом, кольнул вопросом: — Как тебе конязь Мастисляб? Посылаемые тобой уланы говорят: он свиреп и отважен, как лев... Так ли это?