Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

— Поднимайте орду! Седлайте коней! Мы идём!

Светало.

Князь Мстислав — в чём мать родила, с одним крестом на груди — бодро вышел из блестючего от росы шатра; перекрестился на «бело небушко»; опрокинул на себя дюжую бадью родниковой воды, растёр белым рушником до макова цвета мускулистое тело, на оном бугрились и перекатывались упругие ремни мышц; весь дыша силой и удалью, гулко хлопнул в ладоши:

— Ясноок! Мои доспехи! Меч и знамя!

Князь придирчиво глянул на проворного оруженосца, нырнувшего в шатёр за одеждами, а у самого ёкнуло сердце. «Где ж этот Савка, прогляда? Где стяг мой Ярое Око? Али не достало сучонку пяти дён хоругвь довезти? Жив ли пострел?.. Храни его Бог!» «Без стяга-покровителя нельзя! Сие гибель, брат... — словно из-под спуда долетел голос киевского родича Мстислава Романовича. — Ой, смотри, друже, с огнём играешь».

Удалой, облачаясь в белые одежды и звонкую броню, скрипнул зубами: «Черт в костёр! Чем ворожить да каркать, братец... ты б лучше со своей дружиной рядом был. Ведь не за Галич, за Киев твой здесь стою... Нет, вру, Боже, прости грешного... За Веру и Русь. Ладно, живы будем — не помрём. Ишо поглядим, чья возьмёт!»

...Из-за вереницы повозок с двуручным мечом на плече показался воевода Степан. В стальном панцире, как кряжистый краб, он вёл в поводу своего буланого Печенега.

— Долгие лета, княже, — сбрасывая с плеча меч и опираясь на его средокрестие, хмуро пробубнил Булава. — Дозволь и мне, защита, в последний раз с тобой тишком перемолвиться.

Князь одобрительно тряхнул головой, рассыпая по плечам сырые, тёмные от воды пряди, и увенчал чело строгим, с золотой насечкой, шлемом. Щёлкнул серебряной застёжкой, закрепив на широких железных плечах пурпурный плащ.

— Что ж, утре вечера... выходить, не мудренее?

— Ты проследил, чтоб наших раненых зараз с другими ростовцы забрали? — вопросом на вопрос перебил Удалой.

— То сделано, княже, — воевода взбугрил желваки и продавил своё: — Так мы... подмоги... так и не станем ждати?

— Как Бог свят, — натянуто усмехнулся Мстислав и, принимая из рук Ясноока свой меч, искоса глянул на угрюмого Степана. А тот, сплюнув с досады бранное слово из-под моржовых усищ, точно прочитал в суровом княжеском взоре: «Уймись, Булава! Ишо раз — не спущу! Довольно кунявкать да тютькаться с этой мыслью. Решено — отрезано. В помощничках не нуждаюсь! Даром никто не нужен. Токмо под ногами путаться будут да рать с панталыку сбивать!»

«Эх ты, головушка... На забой нас ведёшь! — багровея сердцем, чертыхался Степан. — Гордыня очи тоби залепила! Не видишь ни зги. Грех на душу великий берёшь...» Так думал, так рвал себе душу воевода, но вслух лишь одно решился молвить:

— Ты всегда желал невозможного.

— Желаю и сейчас! Как подобает князю!

К Мстиславу подвели остроухого туркмена, крутого нравом, нещадного в скачке, злого в бою. Его насилу удерживали два ражих половецких конюха, повиснув на поводу.

Удалой, не скрывая восхищения, похлопал по тугому атласу шеи:

— Красавец!

Провёл ладонью по раздутым норам бархатных ноздрей, успел отдёрнуть пальцы от клацнувших по-волчьи зубов.

— Ах ты, сучий потрох! Не балуй наперёд, чертяка! У нас с тобой всё впереди.

Скакун и вправду был на загляденье хорош, под стать седоку. Не конь, а дьявол под золочёным седлом. Грудные мышцы развиты до крайности. Ноги точёные, стройные, дюжие; бабки [260]крепки и отменны, копыта тверды и высоки, ни дать ни взять — четыре кубка, закованные в серебро шипастых подков. В агатовом блеске глаз так и тают алые искры, готовые вспыхнуть огнём.

Князь, на зависть и молодому, резво метнул своё крепкое тело в седло, поднял на дыбы оскаленного жеребца, смирил властной рукой.

— Нуть, вот!.. Слава Святым Угодникам... Погутарили! — Булава гневно куснул князя взглядом и поймал носком вертлявое стремя. — Кто б сумлевалси...

Построенные в боевые порядки полки были готовы к смотру, когда к галицкому шатру с голубым вымпелом с благой вестью подскакал на крапчатом белогривом коне князь Данила Романович.

— Слава Христу! У нас пополнение! На зорьке к моим волынцам подошло пятьсот панцирников и двести конных латников!

— Кто такие? — В синих холодных глазах Мстислава заиграли золотые лучи.

— Ростовцы! Князь выделил греть мечей и копий из тех, что остались в его дружине.

«Ах ты брат сердешный, Василько!..» — Мстислава тронула чуть не до слёз верность и преданность друга. Но радость сия была с червоточиной: «Но почему только ростовцы?! Это же капля в море... Где другие?» Горечь обиды клещами хватала горло.

...Рубанув плетью приплясывающего аргамака, Мстислав вместе с Даниилом Романовичем и присоединившимся к ним воеводой Яруном промчались вдоль русских щитов, похожих формой на червонный крапивный лист, направленный острым клином к земле.

Удалой, колко сверкая на солнце золотом и сталью брони, охватил взором двухвёрстные ратные ряды, различая суровые загорелые лица под железными шлемами.

— Речь держи, защита-князь!

— Чай, за смертью идём! — вылетело не то враждебно и зло, не то с радостной лихой удалью.

Князь поднял над головой в стальной чешуе перчатку, на землю пала строгая тишина. В ясной лазури игрался охотник-сокол, и стало слышно, как он оглашает своим пронзительным воинственным криком пробудившуюся от тревожного сна степь.

— Волынцы, ростовцы — сыны побед и славы! Галицкие орлы! И вы — неустрашимые волки равнин, дети ночи — половцы! — Голос Мстислава летел над рядами раскатистой медью. — Все вы — отчаянны и храбры! Для меня великая честь вести вас в бой. Знаю! Всех нас ждут Небеса! Но пусть Господь с архангелами погодит принять души наши... Есть у нас ещё дела здесь. Нам — русичам — за землю Русскую постояти! Вам, сыны ветра, — вернути свои родные кочевья и пастбища! А посему иссечём безбожных языцев! Не жалейте сие ядовитое племя. Бог нам подмога! Трогай!

— Урагш! Урагш! — Монгольские сотни одна за другой шумно входили в Калку, воды которой сделались чёрными под копытами тысяч и тысяч коней.

Орда форсировала реку сразу в семи местах, несколькими колоннами, которые на другом берегу, извиваясь чёрными змеями, медленно ползли к холмам, прежде покинутым туменом Джэбэ.

По крошливому, как гнилой сыр, мокрому берегу грузно катились кибитки, запряжённые буйволами и волами; пойму оглашал надсадный рёв вьючных верблюдов. Повсюду мелькали значки десятников, сотников, тысяцких. Оба берега рябили тысячами лиц; кольчуги, щиты и шлемы многих народов отражались в напуганных водах Калки. Уйгуры, меркиты, алтайцы, кипчаки, кыргызы, казахи, узбеки, кара-китаи, туркмены и множество других покорённых и присоединившихся к татарскому войску во время похода на запад кочевых племён, застревая в камышовых затонах, стирая до камней обрыхлевший берег, упрямо продвигались вперёд, гонимые непреклонной волей Кагана.