Олег Яковлев - На златом престоле

Юрий принял Ярослава в походной веже. Как всегда, пил он просяное пиво, сильно потел, смахивал с чела непрошенную влагу.

— А, зятёк! Сыскался, значит! То добре! Ходишь в воле моей! Хвалю! Я тя... паче сына, любить буду... — говорил Долгорукий. — А то вон мой Андрюшка... Стервец! Сбежал из Вышгорода в Суздаль! Проучу я его, ох, проучу! Золото увёз, икону Богородицы утащил! И меня не спросил!.. Вот каковы дети! Неблагодарны суть!

Ярослав сидел молча, вспоминал давешний разговор с Андреем. Вырвался-таки, ушёл из отцовой воли! Вот бы и ему, Ярославу, так. Да не получается покуда! Близко Галич от Киева. А чтоб от Юрия откачнуть, надобны крепкие соузники. У него, Ярослава, таковых нет. Да ещё этот Берладник. С ним тоже решить надо.

— Изяслав Давидович, Святослав Ольгович тож в поход просятся! Как думать, взять их! Много добра на Волыни, всем хватит! — продолжал тем часом князь Юрий.

Ярославу представились обильные рольи, сёла с белыми хатами и плетнями, чистые реки. Если объявятся здесь черниговские разбойники, то будут они только гадить, жечь, разорять, как было в Ушице, когда получил он шальную рану под глазом. С той поры и глаз хуже видеть стал. А может, то и не от раны, а от ночей за книгами при тусклом свете свечи.

Он ответил Долгорукому спокойно и твёрдо:

— Не стоит, отец, звать их. Сами как-нибудь Мстислава одолеем.

— Ну, оно, может, и вправду! Ну к бесу Давидовича! Прогоним с Волыни Мстиславку! — Юрий громко захохотал, тряся толстым животом.

...Два ряда наполненных водой рвов преграждали путь к Владимирской крепости. Дубовые стены достигали трёх-четырёх сажен. Да ещё башни везде стояли, а на заборолах всюду видны были немецкие самострелы и шеломы лучников. Да ещё был посад, который окружала тоже стена, хоть и не столь высокая.

— Укрепился, гад! — выругался злобно Долгорукий, объехав крепость со всех сторон. — Тамо — река, тамо — болото, а здесь в лоб стену не прошибить.

— И врата медные, с решётками, — добавил Ярослав. "

Они сидели в гой же походной веже на кошмах, держали совет.

— Волынь тебе отдам, — говорил Долгорукий своему племяннику Владимиру Андреевичу, кустобородому молодому человеку явно половецкой наружности, с чёрными усами, расту в ш ми только по бокам от губ. — Отцу твому покойному Андрею обещал тако.

— Дозволь, стрый, я покуда по волости с дружиной пройдусь, — попросил Андреевич. — Нервен, иные грады приведу в покорность. Чую, не скоро владимирцы сдадутся.

— Что, невтерпёж?! — хохотал Долгорукий. — Ну, что ж. Так тому и быть, добр молодец! Ступай по волостям, громи ворогов, приводи грады к покорности. Всё окрест — твоё! Тобе дарую!

— Стоит ли силы нам распылять? — осторожно спросил Ярослав.

— Да пущай идёт! — махнул рукой Долгорукий. — Нам больше добычи достанется во Владимире. Так ить, зятёк! — Он подмигнул Ярославу и снова раскатисто захохотал.

«Что ж ты за владетель?! Какую заботу о земле имеешь?!» — С едва скрываемым отвращением смотрел Ярослав на как обычно изрядно подвыпившего тестя.

Долгорукий расположился перед главными, северными воротами Владимира, называемыми Гридшиными, галичанам же велено было разбить стан перед южными, Киевскими воротами, через которые шла дорога на Луцк.

Воины расставили возы с доспехами и оружием, выслали во все стороны сторожи, установили перед валами палатки-вежи. В воздухе реял стяг с золотистым львом на голубом поле — знамя галицких князей.

Вечером вместе с Семьюнком и Коснятином Ярослав объехал окрестности лагеря. Опасаясь внезапного нападения, натянул на плечи кольчугу, воздел на голову прилбицу и любимый мисюрский [198] Мисюрка — небольшой шлем, прикрывающий макушку. Остальную часть головы прикрывает прикреплённая к такому шлему кольчужная сетка, то есть бармица. (Примеч. ред.) шлем, велел спутникам своим также одеться и вооружиться. Ехали по опустевшему окольному городу, выжженному перед осадой Мстиславом. Всюду были одни головёшки да старые покосившиеся хаты, пустые, заброшенные.

— Такие даже палить не стали, — заметил Семьюико. — Всё одно, сараи старые. Никуда не годны.

Вокруг царила тишина, была она тревожна и обманчива. Где-то совсем близко прятался ворог. Почему-то Семьюнке вновь вспоминался свирепый Дорогил.

...Рыжий отрок проснулся посреди ночи в лагере от внезапного шума. Вскочив, он отдёрнул войлочный полог. Какие-то люди с факелами сновали по полю перед крепостью, лязгали мечи, ржали кони.

— Что стряслось?! — крикнул Семьюнко в темноту.

В лицо ему ударил яркий свет. И увидел он, к ужасу своему, Дорогила.

— Вот ты где, Лис Красный! Ага, попался! — возопил Мстиславов вуй, бросаясь на Семьюнку с мечом.

Резкая боль обожгла плечо. Что было сил рванул Семьюнко в сторону, прыгнул куда-то вниз, больно ударился щиколоткой о колесо телеги, помчался дальше. Резануло спину, так, что он не удержался и упал ничком, лицом в грязь. Кое-как поднялся, огляделся по сторонам. Вокруг была тьма, откуда-то сверху слышались крики, там шумел бой. Выдернув из спины скользом поразившую его сулицу, шатаясь от ран, отрок побрёл, сам не ведая, куда. Так достиг он какого-то большого шатра, не имея сил, упал на него, ввалился внутрь, увидел вдруг перед глазами походную печь, мерцающий огонь и ложе.

С визгом прянули от него две простоволосые совершенно голые девки. С кошм вскочил толстый мужик, на ходу напяливающий на плечи рубаху, схватился за меч, подскочил к Семьюнке, злой, растрёпанный, гаркнул:

— Кто таков?! Как посмел?!

— Княже Юрий! — узнал вдруг Семьюнко Долгорукого. — Владимирцы... из ворот киевских вышли. Напали на стан наш. Дорогил... Дорогил тамо... — Он повернулся, указывая перстом в темноту.

Силы окончательно оставили израненного отрока. Рухнул он без чувств посреди шатра на войлок. По кошме растеклось тёмное пятно крови.

...Ратники Долгорукого вовремя подоспели галичанам на подмогу. Осаждённые быстро отступили в крепость, успев перед тем поджечь несколько Ярославовых возов. Ярко полыхало в ночи дерево, высоко вздымался бешеный огонь, а на крепостной стене сыпал проклятия Дорогил:

— Ну, ворог, Лисица Рыжая! Ушёл, гад! Опять ушёл! Ух, доберусь до тя! Сгною, сволочь!

Тем временем Ярослав, бледный от пережитого, гневно выговаривал виновато опустившему голову Святополку:

— Почто сторожи не расставил?! Говорил же тебе! Половину людей наших без малого посекли волыняне! Думать надо было!

Он пожалел, что не поручил левое крыло воеводе Тудору. Теперь же приходилось переносить лагерь поближе к Долгорукому, прижиматься к нему, отступать от южных ворот.

Утром Долгорукий вызвал его к себе, указал на лежащего в беспамятстве Семьюнку.

— Его благодари, Ярославе. Упредил мя вовремя. Твой человек?