Олег Яковлев - На златом престоле

Игумен вздохнул, перекрестился, заключил скорбно:

— Ох, грехи тяжкие!

— Мне бы, отче, как ни то в город пробраться. Князь Ярослав велел мне одного боярина повидать, — промолвил Семьюнко. — И девку одну сыскать надлежит.

— Бог даст, сыщешь. Дела свои створишь. И мой тебе совет — вборзе в Галич ворочайся. Не тихо тут.

...Два дня провёл Семьюнко в Печерах. Вкушал трапезу с братией, отстаивал на молитве службу, а душа рвалась отсюда, из монастырской ограды, в мир. Хотелось отыскать Параску. Как-никак, выходила его девка, излечила от тяжких ран под Владимиром. Одного было жаль: золота ему теперь никто из скотницы не отсыплет. Прахом пошло обещанное приданое.

На Красном дворе, куда он приехал, когда мало-помалу утихли бушевавшие страсти, царило запустение. Одни головешки вокруг дымились ещё, да тын был повален и разбит, да чернели остовы муравленых печей. И лежали трупы неубранные. Вот дружинник суздальский — не в чистом поле в схватке с врагом обрёл он свой конец — видно, задохнулся в дыму. А вот жёнка, лицо обгорело, и не признать.

Среди мёртвых обнаружил Семьюнко и невесту свою. Лежала Параска на спине, с удивлённым и полураскрытым ртом. Тело её тоже обгорело, от платья остались одни лохмотья, из разорванных окровавленных мочек ушей были выдраны серьги.

«Вот меня спасла, а сама не убереглась, голубушка, сгинула», — Семьюнко обронил скупую слезу.

Он послал за подводой в монастырь, отвёз её за город, вместе с монастырским служкой выкопал на круче над Днепром могилку и схоронил несчастную под высокими зеленеющими липами.

«Да, славная у меня вышла свадьба», — горестно вздыхал отрок, водружая над могильным холмиком простой деревянный крест.

...Тело Долгорукого положили в гроб в ограде церкви Спаса на Берестове, где ранее была упокоена его сестра Евфимия. Не хотели киевляне и после смерти даже видеть ненавистного всеми владетеля в своём граде.

А в день 21 мая 1157 года от Рождества Христова в Киев торжественно въехал на статном белоснежном коне новый князь — Изяслав Давидович. По левую руку от него в нарядной узорчатой свите багряного цвета держался недавний суздальский узник, Иван Ростиславич Берладник.

Семьюнко стоял в толпе у Золотых ворот. Он видел, как важно, высоко держа гордую голову, въезжал в Киев Давидович, как выносили ему горожане хлеб-соль, как шумела довольная теперь толпа и как снова выкатывали с подворья княжьего бочки с мёдом. Недавний пожар и смятение сменялись необузданным весельем. Родовитое боярство киевское, отодвинутое при Долгоруком в сторону, потирало руки. Давидович устраивал их куда больше, чем непредсказуемый, чужой, загадочный суздалец.

А Семьюнко в тот же день помчался обратно в Галич. В калите он вёз свиток боярина Нестора князю Ярославу.

Нёсся отрок по пыльному шляху, разметались по ветру рыжие длинные космы, а перед глазами стояла опять Оксана, смотрела на него с лукавинкой, улыбалась чуть заметно. Или это вила из северных лесов, красавица — колдунья старого славянского мира смеялась над его жалкими потугами избежать неизбежного! Он не знал, ведал он одно: Оксана — это была его судьба, это был его крест, его чаяние, его боль, его мечта.

Ольга горько плакала, уронив голову на цветастую подушку. Всё грузное тело её содрогалось в такт рыданиям, она всхлипывала, тёрла руками глаза и нос, причитала сквозь слёзы:

— Батюшка мой! Батюшка родный! На кого ты меня, сиротинушку, оставил!

Ярослав постоял рядом с женой в скорбном молчании, сочувственно вздохнул, огладил её по вздрагивающему плечу.

— Успокойся. Всё в руце Божьей.

Княгиня в ответ дёрнулась, повернула к нему красное зарёванное лицо, крикнула:

— Оставь меня! Ведаю: не любил ты его! С ворогами готов был сговариваться!

Ярослав обиженно отстранился. С едва скрываемым презрением смотрел он на эту зарёванную женщину, такую далёкую от его помыслов и стремлений. Господи, за что ж ему такое наказанье! Стоять тут, слушать эти нелепые вопли, говорить пустые неуместные слова утешения! Не было любви, не было скорби, была на душе одна какая-то пустота, до звона в ушах. Не хотелось думать о делах, о будничных разборах судебных тяжб, о скорой поездке по городам и весям Галичины.

Ответил сухо, коротко, немного резко:

— Ни с кем я не сговаривался! То ложь!

Что она понимает, баба, в больших державных делах! А тестя своего он, Ярослав, не предавал, то правда! Не любил его — да, но супротив ничего не замышлял! Напраслину возводит на него дочь Долгорукого.

Хмуря чело, Ярослав молчал. Смотрел отсутствующим взором, как убивалась Ольга, пропускал мимо ушей её визгливые причитания, кривил в презрении уста. Тесть не отдал ему в руки Берладника, не сделал того, что обещал. Может, и хорошо, что он умер. Давидович с Мстиславом Волынским уже сговаривались согнать его с киевского стола. Русь опять оказалась на пороге войны. Смерть Долгорукого предотвратила новое, очередное кровопролитие.

— Многие хоронят близких и родных. Это тяжело, — глухо проговорил князь, едва Ольга притихла. — Но ты держись, прошу тебя. Не теряй своего достоинства. Ведь ты княгиня. Скорби, но не устраивай здесь причитаний и воплей. Это тебе не к лицу. И вовсе не к месту. Каждый из нас несёт свой крест.

Ольга резко вскинула голову, глянула на него своими светлыми с раскосинкой глазами, в которых блеснуло едва сдерживаемое бешенство, прошипела, захлёбываясь от злобы:

— Ненавижу тебя! Молокосос! Перста батюшкиного не стоишь! Сидишь сиднем в своём Галиче и высунуться боисся! А другие тем часом Киев к рукам прибирают. Мелок ты!

Куда и слёзы подевались. Вскочила Ольга с постели, встала перед нелюбимым супругом, уперев руки в бока, сыпала на его голову оскорбления.

— Недоумок! Урод! Святоша жалкий!

— Уймись, — Ярослав выдержал её исполненный ярости мечущий молнии взгляд.

Выговорив всё разом, Ольга как-то вмиг, резко обмякла, повалилась обратно на кровать. Сидела молчаливая, смотрела на Ярослава, словно не понимая, зачем он здесь и что делает в её покое.

Князь сказал резко, не терпящим возражений голосом:

— Ещё услышу такое, постригу в монастырь. Будешь до скончания лет чёрный плат на голове носить.

Вышел прочь из постылого бабинца, напоённого ароматами благовоний, спустился на нижнее жило, остоялся в холодных сенях. Понемногу отошёл от неприятного разговора, мысли стали яснее, прозрачнее, пустота постепенно отступала.

С Ольгой следовало помириться. Погорячился он насчёт монастыря. Во-первых, у них дети. Ради детей стоит держаться друг за дружку. Во-вторых, у неё братья — сильные владетельные князья. Андрей — в Суздале, Глеб — в недалёком Переяславле. Не время враждовать с ними. Берладник — вот его главная забота. Не надо забывать также и о крамольных боярах — о Ляхе, об Иване Домажириче.