Олег Яковлев - На златом престоле

В смежной с каморой пыточной топилась печь. Возле деревянной дыбы возился смуглый великан кат [246] Кат — палач. с засученными по локоть рукавами рубахи. Заметив Ярослава, заплечных дел мастер отвесил ему глубокий почтительный поклон.

— Пытки покуда прекратить! — приказал Осмомысл. — Домажирича доставить ко мне в терем. Тотчас же, целым и невредимым! Если что-нибудь с ним случится, головой ответите! Уразумели? — Он воззрился на стражей с факелами.

— Как велишь, светлый княже, — вздохнул кат.

Накануне вечером приходил к нему в жилище, затерянное в одном из кварталов Подола, боярин Коснятин Серославич. Сунул в руки увесистый мешочек с серебром, сказал так:

— Содей, чтоб до утра Иван не дожил.

Кабы не княжье вмешательство, исполнил бы кат тайное се порученье, отработал бы серебро боярское, как надо. Теперь же, видно, придётся серебро воротить Коснятину — ценил заплечных дел мастер свой труд и за невыполненный заказ деньги брать не хотел.

...В теремной башне, в тепле перестал Домажирич дрожать. Выпил горячего сбитня, окинул сидевшего напротив Осмомысла усталым измученным взглядом. Словно говорил: всё одно мне. Что хотите, то со мной и делайте теперь.

Ярослав, презрительно прищурившись, спросил:

— Что, тяжко? Нелегка доля крамольничья? Так ли, Иван?

Сын Домажира угрюмо кивнул.

— И что ж я тебе такого худого сделал, что ты с Ляхом и с отцом своим Святополка Мстиславича умыслил на моё место посадить? Меня же стрелой едва не угостили тогда под Теребовлей. Что, много власти я взял? А вы хотели за князя править, а его, как болванчика на верёвочке, держать? Не выйдет по-вашему!

Крамольник молчал. Не поминал ни про Шумск, посадничества в котором князь его лишил, ни про Молибога, старого врага, коего Ярослав приветил и отдал ему часть его, Ивановых, волостей. Не было сил, было лишь тупое безнадёжное ожидание скорой смерти.

Князь это понял. Сказал неожиданно:

— Я могу тебя освободить, Иван. Ведаю про всё то зло, которое ты мне причинил. Но отпущу, если назовёшь тех, кто вместе с тобой готовил в Галиче заговор и сносился с Давидовичем.

— Я их выдам, а ты велишь меня обратно в поруб швырнуть. Ведаю лукавства ваши! — Домажирич зло ухмыльнулся.

— Что, на кресте поклясться? Слову княжескому, стало быть, не веришь?

— Твой отец тоже королю Гезе клялся. Крест святой целовал. А как содеял? И сколько таких клятв он порушил?!

— Отца моего не трожь. Сам помнишь, как он умер. Божье наказанье принял за порушенье крестного целования. Так скажешь, выдашь сотоварищей своих?

— Да, выдам, — снова тронула сухие уста сына Домажира усмешка. — Что ж мне, одному за всех страдать? Восемь нас было. Собрались у Млавы в доме, за городом. Сама Млава с мужем своим, Ляхом, Вышата, Василий Волк с братом, Гремислав Ратшич, Коснятин Серославич да я, грешный.

— Восемь? Не маловато ли? Может, ещё кого припомнишь?

— Нет, княже. Более никого не было. Уговорились врата отпереть, когда Давидович с киянами к Галичу подступит. Не вышла затея. Выдал нас кто-то.

Опальный боярин горестно вздохнул.

— Да, волче, выдал тебя один из вас, — ответил ему Ярослав. — Потому как все вы свои имеете намерения дальние. Хитры, лукавы, и живёте так: вроде все вместе, но в то же время каждый сам за себя, свою выгоду ищет. Те, которые поумней, за князя держатся, милости от него получить надеются, а иные, коих захлёстывает честолюбие паче всякой меры, сами собою князя подменить хотят. Таков, к примеру, батюшка твой покойный был. Ну да ладно. Довольно нам здесь с тобою толковню вести. Свободен отныне ты. Одно условие: в Галиче чтоб ноги твоей более не было. Уезжай обратно в Полоцк или куда хочешь. Коней тебе добрых дам.

Князь вызвал гридней, отдал короткие распоряжения. А едва лишь Домажирич покинул княжеские хоромы, велел звать он в палату к себе княгиню и боярина Коснятина Серославича.

Ольга, как только показалась в дверях, набросилась на него с упрёками:

— Почто ворога отпустил?! Сгноил бы его в порубе! Сколько он топерича бед нам принесёт новых!

Ярослав отмахнулся от неё, грубо отмолвил:

— Не твоего ума дело!

Этими словами он только сильнее распалил её гнев. Уперев руки в бока, стояла Ольга над ним, возвышалась, крупная, большая, стойно медведица, неистовствовала, заходилась в крике:

— Как заговор раскрыть, так жена! Как ворогов ловить, так опять она же! А ты в стороне! А как протцать ложно кающегося, так не моего ума дело! Совесть-то у тебя есть ли?!

Качались, вспыхивая искорками в свете хоросов, звёздчатые колты, прикреплённые к высокому головному убору княгини.

— Он сообщников своих выдал. За то и свободу получил, — спокойно возразил ей Ярослав.

— Каких сообщников ещё?

— Тех, о коих Коснятин смолчал. Ты сядь, чего стоишь. — Подождав, пока Ольга погрузит своё немалое облитое парчой тело на мягкий бархат скамьи по левую руку от него, Осмомысл заключил: — Вот и послушаем, что он нам теперь скажет.

...Коснятин, сведав, что Иван Домажирич отпущен, понял, что эту партию он князю, кажется, проиграл. Недооценил он умного Ярослава, его тонкого чутья. Явившись по зову Осмомысла, сидел на лавке, ёрзал беспокойно, говорил, стараясь держаться уверенней:

— Ни о Вышате, ни о других ничего не ведаю. Не было их у Млавы.

— Иван Домажирич иное тут молвил, — заметил Ярослав.

— Да можно ли ему верить, княже! — Коснятин всплеснул руками. — Ворог он! Зря ты его отпустил!

— Вот и я о том же молвила, — обиженно поджала уста Ольга.

— А на что ему Вышату и прочих оговаривать? — спросил Осмомысл.

— Видно, не ладил он с сими боярами, вот и оболгал их. Мне же скрывать от тебя, княже, нечего. Отец мой твоему отцу верно служил, а за тебя голову положил. И я теперь вослед ему служить тебе стараюсь. Думаю, бояре сии ни при чём. Домажирич, может, того и ждёт, чтоб ты бояр покарал и тем самым недовольство в Галиче посеял, рознь, смуту. А тамо и Берладник опять на Червонной Руси объявится.

Говорил Коснятин вроде правильно, убедительно, защищал Вышату с Гремиславом. Думалось Ярославу, что, в самом деле, какой смысл Серославичу их выгораживать. Он почти согласился с Коснятином. Почти... Всё же оставались сомнения. Коснятину он не верил до конца. Видел, чуял, что перед ним не простой горластый вятший, какими были Домажир, или Лях, или многие иные бояре, а человек более значительных дел и замыслов.

«Следить за ним надобно, — пронеслось в голове. — И за Вышатой с иными тоже».

Ничего не ответив сыну Серослава, перевёл князь разговор на другое.

— Тёмные дела в Галиче творятся. Не уразумею, кто и зачем убил боярыню Млаву.

Он заметил, как лицо Ольги покрылось красными пятнами. С трудом скрывала княгиня волнение. Не хотела она, чтоб узнал князь правду.