Олег Яковлев - На златом престоле

Сказала просто:

— Оставайся у меня нынче. Далеко тебе ехать, да к тому же ночь на дворе. Постелю тебе наверху. Об одном токмо уговоримся: до свадьбы нашей меня не трогай. Хочу, чтоб всё у меня как будто впервой было.

Слегка подрагивал при разговоре остренький Оксанин носик. Семьюнко сидел и улыбался, счастливый и спокойный. Он любил её всем сердцем и без неё уже не представлял будущей своей жизни.

«И за что мне радость такая, Господи!» — думал он, готовый сидеть часами в этой палате и любоваться её незабвенной красотой.

...В этот час в одной из теремных башен княжеского дворца ещё мерцали свечи. Ярослав снова вернулся к своей работе над переводом греческих хроник. В Киеве он снова хотел встретиться с настоятелем Печерского монастыря. Радовался и гордился князь, что его перевод Амартола был одобрен монахами. Как-то будет на сей раз? Игумен Печерский — критик строгий.

Одно беспокоило Ярослава. От долгих вечерних чтений и письма при свечах заметно ухудшилось в последние лета его зрение. Немного спасало зелёное стекло — новинка, присланная из Царьграда. Приставишь его ко глазу — и видишь сразу лучше. Стекло прозрачное, чистое, камень, видно, тщательно шлифовали.

Но это хорошо при чтении, в обиходе. На войну с таким стеклом не пойдёшь — засмеют. Вот и не ходит теперь Ярослав на рати, посылает воевод.

«А на поганых идти придётся, — подумал вдруг. — Такие сечи без князя не обходятся. Это не Туров осаждать и не Берладника отбивать».

В дверь просунулась голова Ольги.

— Сегодня с тобой хочу лечь, — капризным тоном высказала княгиня своё пожелание.

Что ж, долг супружеский исполнял покуда Ярослав исправно, хоть и без особой охоты. Правда, в последнее время ночи совместные стали намного реже. Больше врозь проводили они время и чувствовали оба, что всё сильнее отдаляются друг от друга.

Этой ночью после совокупления стал Осмомысл рассказывать жене о своих намерениях, о половцах и берладниках. Спросил:

— Ты как думаешь, удастся мне на Дунай выйти?

Ответом был неожиданно громкий храп. Князь зло сплюнул и, вздохнув, присел на постели. Спала Ольга, храпела, приоткрыв пунцовый рот, чужая, ненужная ему в жизни женщина. Становилось горько, обидно, постыло.

Отбросив в сторону одеяло, задул Ярослав на столе свечу и перебрался в свою ложницу.

Хоть и ехал Ярослав в Киев не особенно торопясь, останавливаясь и отдыхая по пути в Теребовле, в Межибожье, в Ярополче, а всё одно накапливалась усталость. В широком возке топилась походная печь, было просторно, уютно, но долгая дорожная тряска утомляла. Как-никак от Галича до стольного добрых четыреста пятьдесят вёрст. Перед самым Киевом пересел Осмомысл на любимого своего солового угорского иноходца — скакуна спокойного, послушного хозяину, поехал верхом. Важно вышагивал иноходец по твёрдому истоптанному копытами и возами шляху, прошествовал через арку Золотых ворот с нарядной церковью Благовещения над ними, миновал многоглавую Софию, палаты митрополита, подступил к огромному великокняжескому дворцу. Народу на площадях и улицах было немного. Жизнь кипела в основном внизу, на Подоле, на склонах Замковой горы и в урочищах, где располагались кузницы, скудельницы, мастерские кожемяк.

Велик был город, заметно превосходил он величиной и Галич, и Владимир, и Перемышль. Но ощущение возникало такое, будто что-то в нём надломилось, что-то ушло важное, то самое, что возвеличивало и возвышало Киев над остальными и делало его «матерью городов русских». В Галиче при виде поезда княжьего непременно собралась бы толпа любопытных, люди обсуждали бы одеяния князя, его гридней и слуг, судили — рядили, зачем он здесь, для чего проделал столь дальний путь по зимней дороге. В Киеве же ловил Ярослав взоры безразличные, усталые какие-то. Словно надоело всё это киянам — выезды богатые, пёстрые ферязи и опашни, секиры и копья в руках гридней, возки с колокольчиками, могучие долгогривые кони, брони дощатые, чешуйчатые, кольчатые, шишаки, мисюрки, ерихонки. Чем можно удивить уставшего от жизни старика? Всё он уже это видел когда-то и знал. Так и город этот казался Ярославу старым, городом былой славы, уже угасающим, передавшим силы свои другим, молодым. Будто доживал он век свой, ещё облекаясь в прежние праздничные одежды, но утративший былое значение и мощь.

«Почему они так стремятся сюда? Изяслав и Долгорукий покойные бились за Киев десятилетия, пролили море крови! Или тот же Давидович? Не замечали они, что ли, в слепоте своей от сияния вековой славы стольного града ветхости этой, не улавливали эту странную тишину? Не понимали того, что поняли мой отец и князь Андрей? Нет больше единой столицы. Есть княжества, в каждом из которых кипит своя собственная жизнь. Сперва отошёл Полоцк, затем откачнули Новый город, Галичина... Так, наверное, и должно быть. Таковы законы бытия. Взять Запад. Была империя франков — и где она? Взять Восток. Был султанат Сельджуков [250] Сельджуки — ветвь племён турок-огузов. В 40—80-х гг. XI века захватили большую часть Средней Азии, Иран, Азербайджан, Грузию, Малую Азию. Государство сельджуков распалось в XII веке. — и расчленён он ныне на отдельные части, распался, как разбитая чашка хрупкая. Не собрать осколков. Так, выходит, и на Руси. Не объять необъятное, не поворотить ход времени вспять. А время заставляет мыслить и поступать по-иному, по-новому. Уходит в прошлое век лихих скачек, сшибок, век высоких мечтаний. Давидович был последним, кто пытался заставить реку жизни течь назад. И он проиграл, потому как не проиграть не мог!»

...С Мстиславом разговор долго не клеился. Мрачный ходил волынский владетель по палате дворца, бросал отрывисто:

— Бояре, говоришь... Да, бояре... Разумею... Хотят по старинке, по ряду прадедовскому жить... Старший в роду... Приходили ко мне... Поминали добрым словом отца... Мол, уважат дядю своего старейшего, Вячеслава, возвёл его на стол княжой, и правили они Киевом вместе... Было такое, было. Умно поступил тогда отец... Вот и сказывают бояре: тако и ты дей... Ростислав, мол, князем киевским будет токмо для виду... Не разумеют главного... Покойный Вячеслав был бездетен... Отца моего, яко сына, любил... А у Ростислава Смоленского пятеро сынов! Кичливы да драчливы. Роман, Святослав, что в Новом городе сидит, да ещё Давид, Рюрик, Мстислав. Вон их сколь! И каждый мечтает о волости доброй, у каждого, почитай, двор свой. Трое старших уже сами отцы... И потом... Стрый Ростислав, он некрепок... Какой из него киевский князь!.. Всю жизнь в тени отца моего пребывал, отцовым мечом и держался в Смоленске. А теперь, выходит, я его своим мечом поддерживать буду... Не по нраву мне сие, Ярославе, прямо скажу тебе... Вот мать, братья, родня волынская, все бают одно: отдай стол великий да ворочайся на Волынь. Не воюй из-за Киева... Али правы они, может?