Шэрон Пенман - Королевский выкуп. Последний рубеж

– Андре… – с уст человека, когда-то способного перекричать ветер, сорвался еле слышный шепот, и Шовиньи наклонился ниже, чтобы уловить каждое слово. – Одолжение…

– Все, что хочешь… – у Андре вырвался хрип, и ему пришло повторить: – Все, что хочешь…

– Не говори мне «Я ведь тебя предупреждал», кузен…

Горло у Андре сжалось, он не мог отвечать и только кивнул.

– Я послал за матерью, надеюсь, она поспешит… – Ричард бросил взгляд на кувшин с вином у кровати, и Андре трясущимися руками наполнил кубок и поднес к губам короля. – Мы пытались сохранить это в тайне… дать Джонни время бежать…

Глаза Ричарда горели лихорадочным блеском, вокруг них залегли синяки, но Андре казалось, что родич в ясном сознании. Слова, однако, звучали невнятно, Ричард делал длинные паузы, чтобы перевести дыхание.

– Ты знаешь, где… где этот чертов дурак? Бретань…

– Этот чертов дурак… – эхом повторил Андре, не вполне понимая, о чем идет речь.

– Если бретонские бароны узнают первыми, у Джонни получится… самое краткое царствование в истории…

– Милорд король? – рядом с Андре появился аббат. – Полагаю, твоя госпожа мать скоро прибудет. Ты уверен, что не хочешь, чтобы мы послали за твоей королевой?

– Слишком поздно…

Видимо, аббат понимал, что это правда, поскольку спорить не стал.

– Ты не хочешь передать ей какое-либо сообщение, сир?

Ресницы Ричарда опустились, скрывая глаза.

– Что я… сожалею… – Он опять попросил вина, Андре поспешил помочь. Аббат отступил от кровати, и следующие слова Ричарда достигли только ушей Андре. – Женщины… вечно думают, что мужчины должны за что-нибудь перед ними извиняться…

Андре снова кивнул и, с трудом сохраняя спокойный тон, ответил:

– Это верно. Раскаяние, как и милосердие, покрывает много грехов.

Некоторое время оба молчали. Шовиньи видел, как всякий раз, когда боль усиливалась, Ричард прикрывал глаза, вздрагивал и до крови прикусывал нижнюю губу, изо всех сил стараясь не издать ни крика, ни стона. Андре, как никогда в жизни, было тяжко смотреть на его страдания, но он твердо решил оставаться с Ричардом до последнего вздоха.

– Фовель… Он твой, кузен. Не позволяй… не дай Джонни его присвоить…

– Нет… – Андре уже понял, чего от него ждал Ричард, что хотел успеть, пока жизнь покидала его с каждым ударом сердца. – Значит, свое королевство ты Джону доверяешь, а своего коня – нет?

Тень улыбки мелькнула в уголке рта Ричарда.

– Королевства появляются и исчезают… а такие кони, как Фовель, неповторимы… – Он поморщился, отвернувшись, словно оглядывал тени, теснящиеся за кругом тусклого света ламп. – Андре… Ардженто и мой меч отдай…

– Твоему сыну?

– Да… Филиппу…

Он так мало мог оставить этому мальчику. Вот если бы сын был рожден в браке… Ричард никогда не испытывал боли, подобной страданиям от гангрены, но в этом для него было и некое милосердие – боль не позволяла королю много думать о том, что ждало впереди Анжуйскую империю. Если у руля встанет Джонни, то много ли пройдет времени, прежде чем корабль налетит на скалы? Но Артур сразу же возьмет курс на Филиппа. Джонни, по крайней мере, не станет марионеткой французского короля… Это уже хоть что-то.

Его грубо втолкнули через порог. Он был напуган, но вел себя дерзко, с отвагой, которую придает лишь отчаяние. Комната полнилась ненавистью, он едва мог дышать, и сам воздух, казалось, жег. Люди Меркадье вытолкнули его вперед, один из них не упустил шанса пнуть. Его заставили упасть на колени. Бросив быстрый взгляд через плечо, он не увидел ничего, кроме враждебных лиц, даже тот, на котором было выцветшее одеяние белых монахов, глядел с укором. Подняв голову, пленник вызывающе посмотрел на человека в постели. Немалый подвиг – сразить короля, особенно такого. Разве имеет значение, что он понятия не имел, что целится в Львиное Сердце?

Ричард обернулся к стоящему, сказал что-то, слишком тихо, чтобы расслышать, потом дождался, пока поправят подушки у него за спиной, чтобы он мог смотреть в лицо пленного. Смерть не просто присутствовала в этой комнате, она присела на край кровати. Но когда король заговорил, его пристальный взгляд контрастировал с угасающим шепотом.

– Твое имя?

– Пейре Базиль из Пуйяда.

– Рыцарь?

– Да, – гордо ответил пленник, не добавив больше ни слова: он поклялся, что не станет просить сохранить ему жизнь. Это бессмысленно, и лишь покроет позором и его самого, и его семью.

Ричард долго рассматривал его. Пленнику показалось, что прошло несколько веков.

– Думаешь… твоя жизнь… кончена? Ошибаешься… Я… я не держу на тебя зла. Ты свободен… ты можешь идти, Пейре Базиль…

Все были потрясены не меньше самого арбалетчика, тут же послышались возмущенные возгласы. Только Андре не удивил этот акт поразительного милосердия Ричарда. Зрители последнего акта жизни его кузена вели себя именно так, как ожидал актер. Он видел одобрение на лицах Моргана, Ги и аббата – приверженцы рыцарского кодекса чести, как и церковники, проповедуют божественную добродетель прощения. Но Вильгельм де Браоз, Гийен и сенешаль Ричарда явно не радовались помилованию, а Меркадье так просто кипел от возмущения.

Пейре Базиль, возможно, пожалел впоследствии, что ничего не сказал в эту минуту, но потрясение и растерянность лишили его дара речи, а прежде чем он успел собраться с силами, стражники подняли его и вытолкали за дверь. Андре немедленно дал знак остальным уходить, он знал, что Ричарду не нужны споры по поводу его решения. «Еще одна загадка для грядущих веков», – подумал он, глядя на умирающего. – Люди долго будут гадать, как бы поступил Львиное Сердце, если бы поправился после ранения. Умер бы тогда Пейре Базиль или остался жив? Андре в самом деле не знал ответа, ведь Ричард способен был проявлять и огромное великодушие, и полнейшую беспощадность.

Когда все вышли, Арн прикрыл поплотнее дверь. Андре изумило и даже тронуло противоречивое выражение на лице оруженосца – гордость, что его король пощадил жизнь собственного убийцы, как короли, о которых поют трубадуры. Но читалось и разочарование тем, что этот человек избежит земной кары за столь великое преступление.

Склонившись над кроватью, Андре тихо сказал:

– Отлично, кузен. Ты с блеском подтвердил репутацию Львиного Сердца и одновременно совершил поступок, который тебе обязательно зачтется перед Всевышним.

Ричард никак не дал знать, что услышал: не открыл глаза и не заговорил. Но Андре показалось, что он видит тень улыбки.

Алиенора страшно боялась опоздать. Конные носилки перемещались чересчур медленно, и потому, несмотря на возраст, она скакала на быстрой кобыле. Но хотя она напрягала все свои силы и сверх того, от рассвета и до заката преодолеть удавалось не более двадцати пяти миль. Пять с половиной дней потребовались на бесконечные сто сорок миль между аббатством Фонтевро и Шалю. Хуже всего были ночи. Она спала лишь урывками, и в сновидениях сын подвергался огромной опасности – иногда в германских застенках, иногда в осадном лагере под Шалю, а она ничем не могла помочь.