Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Здоровенный мужик, лодочник с московского перевоза, церковный староста Бутырского прихода, тихо спросил:

— Светлое будущее, это как понять? Как Царствие Небесное?

— Какое там Царствие? Только светлое будущее. Так ведь мы каждое утро встаём и нас всех ждёт светлое будущее целого солнечного дня, ибо солнце светит и трава нас радует, и река течёт и кущи зеленеют... Ведь так?

— Да, оно так, — подтвердил лодочник. — Ещё радость благая, если внуки возле тебя курлычут и здоровье есть, и амбар полный...

— Амбар твой полный, это, брат, только твоего ума да дело рук твоих дело! Будешь трудиться, амбар всегда тебя порадует!

— А чего он ещё творил, этот жид? — спросили Бешбалду из толпы.

— А ещё что? Собирал возле себя тех, кто в вере слаб или обижен чем, и тихо так, ласково, как паук паутинкой нежной, опутывал слабоверных. Да не тонкой ниточкой, а серебряной. И в такие долги людей вгонял, что после расчёта с ним те люди брали суму и шли просить подаяние. Или топились, или вешались...

— Да ну-у-у-у?! — не поверил кто-то в толпе.

— А вот сейчас ты все его преступления услышишь, — усмехнулся Бешбалда. — Сейчас государевы бирючи прокричат...

— Ты это чего, а? — накинулись сзади на неверящего. — У Бешбалды племянник стал воеводой большого полка, а ты ему не веришь? — послышались вскрики и тумаки.

И тут же над рекой раздался разбойный посвист, рейтары мигом раздвинулись, образуя коридор. В тот коридор ворвались все в пене лошади из конюшни Шуйского, тёмно-коричневые, донской породы. Они тащили за собой три чёрных возка и две немецких колымаги.

Шуйский осадил передний возок, скинул надоевший ему кучерской азям и пошёл кланяться великим государям. Под кучерской рванью на нём оказался надет шитый золотом боярский кафтан с выпушками из бобровых шкур по низу, да на плечах сидел бобровый воротник, а малиновая шапка была оторочена сибирскими белым соболем. Бо-о-о-о-гато!

— Боярин Шуйский, Михайло Степанович, воевода большого полка Великим государям всея Руси Ивану Васильевиче да Василию Ивановичу челом бьёт! — во всю мощь горла, на всю реку прокричал первый московский бирюч.

Колокола на Москве отбили шесть часов пополуночи. Утро настало. Четыре бирюча с лужёными глотками, разошлись по краям помоста и стали в очередь читать судебную грамоту.

— Жид Схария, известный в городах Пскове, Великом Новгороде, Торжке, Вышнем Волочке и на Москве как купец Новгородский Захар Иванкович, опутал долгами многих честных людей, собирал их тайно и вёл с ними богопротивные беседы, доказывая, что те люди долгами обросли потому, что верят в Господа нашего! А переняли бы веру католическую, по иному жить стали и долгов бы не Имели!

Второй бирюч притопнул ногой, начал читать далее:

— Тридцать самых родовитых бояр да ближних людей тех бояр, тот Схария постоянно снабжал деньгами польского да чешского чекана. Одному великому боярину Патрикееву платил по семь тысяч рублей в год!

Толпа на этом берегу ахнула:

— За что?

— ...семь тысяч рублей в год на избегание Православных обрядов и приучение к тому своих людей! Да ещё более двухсот бояр из древних родов к той противоправной смуте приручил деньгами. Бояре те здесь перечислены поимённо... Читать имена? — Бирюч повернулся к великому государю, чтобы спросить.

— Не надобно, — отмахнулся великий государь. — Народ мой и так всё знает! Давай далее!

— Да в ту же смуту втянул жид Схария московского митрополита Зосиму! — заорал громогласный глашатай. — И восемьсот монахов, перечисленных здесь поимённо... народ их тоже знает. И стала расползаться по Руси зараза, именуемая «ересь жидовствующая»! А та зараза была пущена, дабы свергнуть с престола государя нашего, великого князя Московского Ивана Васильевич Третьего, и весь род его!

Народ завыл яростно.

Выступил вперёд третий бирюч, заорал:

— И пошло проклятое поветрие от того учения, что распространял по Руси Великой жид Схария. Отец дрался с сыном, ибо они оказывались разной веры! Родные сёстры рвали друг у друга волосы и наряды, ибо каждая считала, что сестра её верует неправедно! Бывало и такое, что мать своего младенца, крещённого по уставу православной церкви, бросала в горящую печь, ибо после крещения принимала его за дьявольское отродье!

По обеим сторонам реки народ вдруг замолчал. Потом стали слышны всхлипы, бабы завыли в полный голос. Бирюч читал то, о чём люди знали, да молчали, боясь то ли гнева Господня, то ли жидовского верования Схарии про то, что ни рая ни ада нет, и после смерти, окромя могилы, никуда не попадёшь.

— Великий государь Василий Иванович! — с поклоном обратился к Соправителю боярин Шуйский. — Поезжай, Христа ради, встань рядом с матерью. Мало ли чего...

Боярин Шуйский, получив под управление большой полк, предал своих молодших стрельцов под державную руку Соправителя. Молодшие стрельцы, по знаку Шуйского, взяли коня Василия Ивановича в полный квадрат и так, торжественно, прошагали с фузеями через плечо сто шагов до повозочного поезда Софьи Византийской.

Сам Шуйский под широченным рукавом боярского кафтана передал Ивану Васильевичу серебряный стакан с чачей. На левом виске государя билась вена. Бесился великий государь.

— Это — да, это надо. — Иван Васильевич разом опрокинул стакан крепчайшей чачи, занюхал рукавом.

Четвёртый бирюч уже орал:

— А на Великом Новгороде злейший преступник совершил самое злое деяние! Обратил псковичей и новгородцев в свою веру, и те пошли на нас войной. Брат на брата пошёл войной! А ближайшей помощницей жиду Схарии в том кровавом и злобном деле была Марфа Борецкая, вдова посадника.

Из толпы рейтар вытолкнули к помосту совсем спившуюся бабу, одетую в драные обноски некогда дорогого наряда. Московский люд опять зло взвыл. Он ещё помнил, как два года назад эта Марфа, верхом на коне, неслась по улицам к выезду на Псковский шлях и молотила кнутом налево и направо, калеча баб и детей...

Сзади на своём сером ахалтекинце придвинулся к великому государю Книжник Радагор:

— Прости, великий государь, но Марфу надо бы оставить вживе... Ей недолго уже осталось... Пусть в земной жизни ещё помыкается, а жизни небесной ей и так не видать.

Иван Васильевич поднял правую руку. Бирюч споткнулся на слове и замолчал.

— Кричи! — велел Книжнику великий государь.

— Марфу-посадницу, в знак самого жестокого наказания, Великий государь всея Руси и великий князь Московский Иван Васильевич, велит земной жизни не лишать, а водворить обратно на проживание в усадьбу бывшего воеводы Патрикеева, казнённого за преступления против нашей церкви и государя! — проорал Книжник не тише бирюча.