Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Должность посадника встала полукровке Борецкому в расход на две тысячи гривен. Того купить, этому поклониться... Огромные, нешуточные и неучтённые деньги! Но на Руси издавна деньги — грязь, а люди — золото. А про посадника Борецкого все знали, что поверху его — золото, а по нутру — грязь!

Чтобы избыть худую молву, взял тогда Борецкий за себя в жёны дочь воеводину — Марфу. Та уже в четырнадцать лет познала и ласки, и таски. В пятнадцать родила Борецкому сына Федьку. Он, Федька, ныне воеводой на Новгороде. Потом уже, будучи при власти, тот Борецкий пристроил в Новгороде полного жида Схария своим личным казначеем при торговых делах.

— Твой отец, великий князь, за то извёл Исаака Борецкого, что тот открыл католический костёл в Нове Городе для иноземных купцов. Так положено во всех странах. Только в том новгородском костёле, в тайном приделе, читали богопротивную книгу названием «Тора». И такую же невместную книгу названием «Библия»! И новгородских людей тайно на те чтения собирали. И про будущую жизнь, весёлую и безвластную, песни пели, Соломоновы. Не успел твой отец всю правду из паскуды Борецкого вынуть! У Еськи при себе яды были, зашитые прямо в воротник рубашки. Он, сидючи в яме, тот свой воротник пожевал, с-с-сука, и от гнева твоего отца беспыточно ушёл... А Марфа, жонка евонная, стало быть, затаила на Москву и на твой род злобу гадючью. Ещё бы не затаить! Торговать она не умела, а тут жиды поляцкие поднесли ей подарок: опись долгов её муженька, Борецкого, им, жидам ляхотским. И долгов тех оказалось на пять тысяч гривен... Я, великий князь, купцом долго состою. Везде побывал. И во всех землях тех жидов клянут нещадно. А они как крысы. Крыс ведь сколько ни бей, те множатся. Ну, предложили жиды Марфушке подлой такую выгоду: мол, долг спишем, ежели выведешь Новгород из-под Москвы. Денег на то дадим... А дальше чего рассказывать? Ты всё понимаешь дальше. Не маленький...

— Крысы, говоришь? — Молодой князь поднялся, заходил по деревянной светлице. Отсюда, из этой светлицы, его отца, Василия Тёмного, выносили в последний путь...— Про крыс я понял... Надо бы отца помянуть...

— Отчего бы великого князя Василия не помянуть?

Матюшка Избытков хватанул тогда, перекрестившись, полную чару марийской араки — молочной водки — и не поморщился. Здоров был купчина! Закусил, заговорил душевно:

— Мне ещё дед мой рассказывал такую бывальщину... Когда на ляцких землях, в Полонии, в Паннониии да в Ромении, вспыхнула болезнь чума, то ведь крысы её принесли. А тех крыс привезли с собой те жиды, коих гишпанские короли прогнали со своих земель... Ну, когда люди стали помирать быстрее мух, то одна дорога — бежать. Вот ляцкие народы и побежали через реки Дунай да Днепр на нашу, русскую сторону. Крыса, она воды боится... Так долго ли ей было спрятаться в шаболье да в разном скарбе ляцких бегунцов? Так и перебрались те крысы к нам на Русскую землю. Тайно. И тут же заселили наши деревни, сёла и городки окрест Киева, Белгорода, Смоленска...

— Беда! — рявкнул тогда в голос великий князь Иван Васильевич.

— Горе горькое пришло на Русь... Однако мы же русские, у нас на любое горе свой обычай есть. И древний обряд. Собрались люди со всей нашей земли и порешили исполнить такой обряд, названием «Вавилонская купель». Под присмотром стариков собрали они свой малый прибыток, детей взяли, скотину, памятные вещи и вошли по горло кто в реки, кто в пруды да в озёра. И так с утра до следующего восхода солнца стояли. А дома свои и поскотины, и риги, и овины, рожь на корню, сады. Всё пожгли, всё пошло под чёрный пал, выгорело напрочь, от Днепра до великого Дона.

— А крысы? — спросил ошалевший молодой князь.

— И крысы выгорели.

— А народ как же?

— А что народ? Народ наш из воды вылез и пошёл стучать топорами. Побывай нынче в тех местах, так краше и чуднее их, поди, нет.

— Они, те места, не под моей рукой...

— А ты тоже помахай топором — и будут под твоей!

— Об чём задумался, великий князь? — громко вопросил игумен Волоцкий. — Наверное, о крысах?

— Откель прознал? Мысли чтёшь?

— Да нет, просто ты два раза помянул шёпотом «Вавилонскую купель».

— Так ты, святой отец, тот обряд знаешь?

— Знаю, великий князь.

— А благословишь ли меня на его исполнение? Ведь обряд тот языческий.

— Благословлю, великий князь. Ибо в страданиях народа я разницы не делаю по вере и по крови страждущих. Сё человек страдает, не пень!

Оба они понимали, о чём спрошено благословление и от чего очищает душу великого князя игумен Волоцкий. От греха на пролитие русской крови. Той крови, которая вот-вот захлебнётся в грязной крови подлых иноверцев. Так что чистить кровь надобно. Во имя детей и внуков.

И начинать следует с Великого Новгорода. С головы. С головы Марфы-посадницы...

Марфа Борецкая извелась. Воскресный день, во храмах новгородских колокола заливаются благостным звоном, а ей, Марфе, сегодня после обедни, на тайном сборе всех заговорщиков, объявлять о последнем дне Господина Великого Новгорода в русской вотчине! Правда, и радость будет — сказать, что сей день (а сие случится через месяц) станет первым днём жития народа новгородского под державной рукой короля литвинского Александра!

Фёдор Исаакович Борецкий, воевода новгородский, вошёл в светёлку матери, внимательным глазом оглядел большую, крупную женщину.

— Что вы, мамаша, пригорюнились? — завёл разговор Фёдор Исаакович. — Не надо горевать, беса тешить! Мои люди тайно донесли мне вчерась, что три полка литвинских уже вышли в нашу сторону. При десяти пушках, при обозах. А в обозах и святые католические отцы, и всё убранство для перелицевания новгородских храмов в костёлы.

Фёдор Исаакович матери бесчестно врал. Александр, король литвинский, после женитьбы на дочери Ивана Третьего только махал рукой на «заговор пархатых». Был молодой король Александр повседневно выпивший и орал послам новгородским:

— У меня медовый месяц! Пошли вон!

Даны и шведы, и немцы при начале жидовского заговора, два года назад, первыми совавшие Великому Новгороду оружие и ратных людей, после неудачного покушения на жизнь Ивана Третьего попритихли. И тоже отмахивались: «Потом, потом!»

Фёдор Исаакович Борецкий мать совершенно не боялся. Другое дело брат его, младший Борецкий, Мишка. Тот два раза был матерью самолично бит татарской камчой [48] Камча — тюркская плеть. и насиделся в тёмном подвале. Первый раз за то, что силком принудил трёх комнатных девок к греховному соитию. А второй раз за то, что жида Схария, новгородским именем Захар Иванкович, лаял матерно.

Жид ему денег не схотел занять. А молодому Мишке зарасть пришла поиграть с польскими купцами в игру «зернь», в кости. И проиграл тогда Мишка и свои три рубля, и свой богатый, серебром шитый польский кунтуш, и татарский кинжал с двумя крупными красными рубинами на рукояти. Просил у поляков вернуть хоть кинжал и кунтуш, которые Марфа ему дарила на день рождения, — так те поляки только посмеялись и потребовали выкуп — шестьдесят рублей! Жид Схария денег не дал, а пожалился Марфе на неуёмность младшего сына.