Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

— А ведь Мишку-то нам бы надо... прибрать, мамаша, — неожиданно молвил Фёдор Исаакович. — Не ровен час утечёт на московскую сторону, нас продаст.

— А ты давно ли брата своего младшего видел, а? — спросила Марфа.

— Некогда нам видеться, — мрачно отозвался Фёдор. — Я всеми днями при ополчении...

— Знаю, как ты при ополчении! — дико заорала Марфа. — Жрёте там зелье ковшами да пиво бочками. А пишете расход на мой счёт! А Мишка, брат твой подлый, сидит на монастырском подворье у Нева-реки! Как потюремщик!

Марфу-посадницу душила дикая злоба и обида не просто так. Вчерась, когда оговаривали с жидом Схарией весь ход нынешнего, наиважнейшего разговора с людьми, поддержавшими заговор противу Москвы, тот жид нечаянно проговорился, что теперь долг Марфы жидовскому кагалу в польском гетто — восемнадцать тысяч гривен, или двадцать пять тысяч рублей для ровного счёта. А потому дело с отделением Новгорода от Руси следует ускорить. В интересах самой Марфы.

Двадцать пять тысяч рублей! Город Псков построить, одеть в камень и вооружить, стоило всего пять тысяч рублей! Марфа почуяла, как кровь её отхлынула от лица, потом прямо валом бросилась назад. Посадница заорала жиду Схарии:

— Чего ты суёшься со своей мелочью ко мне в такой час?! У моего будущего мужа, князя ляхетского Манасевича, один его рыцарский замок с угодьями стоит столько да ещё полстолька! Отдам долг, не спеши!

— Да тут спешить некуда. Ибо наречённый жених твой, Манасевич, позавчера почил в бозе. Нет у тебя теперь жениха.

— Другого отыщет король Александр!

— На то время требуется, великая господарыня. — Схария собрался выйти, но у дверей повернул лицо, как бы грозя Марфе своим безмерно длинным толстым носом. — А сегодня на тайный сбор не жди своего дружка любезного, литвина Мишку Олельковича. Тот по самому рассвету, до петухов ещё, съехал из Новгорода.

— Куда съехал? — каменея сердцем, спросила Марфа.

— В город Киев. Сказал, будто там помре его старший брат Симон, что был на Киеве литвинским воеводой. Будет теперь твой Мишка искать того места. Не до игры ему теперь в твоё сватовство. И не до наших дел... — и поганый жид наконец вышел.

Марфа села на то, что подвернулось. У неё перед глазами поплыли круги, сердце заколотилось, как молот у кузнеца. В голове пошёл шум и звон. Она слабым голосом крикнула девку, чтобы несла настойку ревеня и траву зверобой на водке.

Что же ты, Марфа, а? Ещё вчера не было бы поздно собраться как бы на богомолье, а самой гнать в Москву. Там поклониться в ноги великому князю Московскому да замолить грех... Иван Третий, Васильевич, он в женских качаниях сведущ. Он бы простил... Конечно, человек с десяток новгородцев казнил бы, так ведь не тебя, не сынов твоих!

А в голове, наперекос сей здравой мысли, дрожал от ласковости и наглости голосок жида Схария: «Смотги, Магфа! Похочешь вдгуг своё слово погушить, мы тебя под землёй найдём».

Три часа потом Марфе наводили лик. Особые девки тёрли щёки Посадницы сурьмяными белилами, потом на те белила клали три капли густой мази с краской от арабов. Щёки краснели.

Перед выходом в столовую палату терема, где собралось почти сорок человек, ей почтительно доложился жид Схария, что двое только не явились. Один, купчина, сказался больным, а на самом деле всю ночь пил безбожно. А второй, настоятель старого Ильменского монастыря, взят неизвестными и увезён в сторону Москвы.

— Поспешать нам надобно, Марфа, господарыня, ох поспешать! — значительно произнёс Схария, открывая перед Марфой дверь в столовую палату. Голос его теперь был чист, светел и радостен, будто утром не он топтал самолюбие самой грозной в Новгороде бабы.

Марфа вошла в палату с улыбкой, поздоровалась, поклонилась собравшимся на три стороны. Народ поднялся со скамей, что-то прогудел в ответ. Сын её, воевода новгородский, сидел как бы сбоку, отдавая матери торцевое кресло у стола. Она заняла это кресло, оглянулась на кухонную дверь. Оттуда выглядывал повар, рекомендованный Марфе Схарией. Повар кивнул и плотно затворил двери.

— Через месяц, — сказала в лица собравшихся людей Посадница, — наши заветные мечты исполнятся. Нам надобно только укрепить душу, ибо станется между Москвой и Новгородом обязательная сеча...

Купец Ванька Коробов, москвич, женившийся на новгородке с большим приданым, шепнул своему соседу, Клёпе Шарину, тоже купцу, но ведущему дела на жидовские деньги:

— Каждый раз начинает пугать, что с Москвой резаться надо...

— Не ты же станешь ножом махать, — отмахнулся Клёпа. — Помолчи...

— Вчера ночью... Так, Фёдор Исаакович? — обратилась Марфа к сыну, тот важно кивнул. — Вчера ночью пришёл гонец с литвинской стороны. Там готово всё для нашей защиты. Три полка, да при пушках, двигаются в нашу сторону. Встанут у города Луга...

— А мимо Пскова как они пройдут, правительница? — сидя вопросил тысяцкий Щёкин, отвечавший за оборону западной стены Новгорода.

— Псков имеет на то с ними тайный договор. Сто раз повторять? Псков — наш город!

За столом тихо покатился шум. Некоторые противились утверждению. Хотя, конечно, грамота такая есть. И лежит она в особом сундуке у митрополита Новгородского. Один только митрополит Новгородский ведал, что нет уже в сундуке той грамоты. Нету! На Москве уже она. Продана Пименом, бывшим до нынешнего митрополита во власти, московским шпигам. Тот продавал на Москву всё, даже оклады с икон...

— Мы уплатили казанским татарам...— продолжала Марфа, — пушками и огненным зельем, чтобы они этот месяц, до холодов, постоянно угрожали Москве войной и набегами...

Купчинка Ванька Коробов опять не выдержал, зашептал соседу:

— Слышь, Клёпа. Я на Москву тут ездил две недели назад. Встретил там своего дружка, Данило Щеню. Вместе без штанов по Москве бегали в малом возрасте. Он мне не говорил, что казанские татары Москве грозят...

— Помолчи, дурак! — прошипел Клёпа. — Скажет тебе москвич про татар! Ты же ему теперь кто? Вражина ты ему! Он теперь жалеет поди, что тебя по малолетству в луже не утопил.

Марфа, слыша, как её слова стали обсуждать, заговорила в полный голос:

— Через месяц, как с полей уберут хлеб и репу, почнём замятию! Что там ещё?

В кухонную дверь, ибо главный вход в палату был припёрт засовом, кто-то рвался войти, прокричал:

— Я гонец твой, правительница!

— Входи, гонец!

В палату ворвался, весь истерзанный, русский парень, одетый чухонским пастухом. Срывая горло, просипел:

— Достоверно известно, правительница Господина Великого Новгорода, что великий князь Иван велел готовить себе путь на Вагу! Через неделю будет на Ваге!

За столом зашумели. Кто-то крикнул гонцу:

— Урой своё рыло отсель, дурак!