Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Великий князь топал по хлюпающей грязи подземелья, смотрел на огонь толстой свечи, что нёс архимандрит, и до боли кусал губу. Наследник! Был бы и Дмитрий, внук, в наследниках — парень головастый и шустрый. Но не жить ему долее 15 годков на этом свете. Не великий князь так решил. То порешила его сноха, вдова помершего нечаянно старшего сына, Ивана, Еленка молдаванская, когда поддалась на уговоры великих бояр и пошла под ересь, жидовствующую на Руси. Теперь думать и писать надо — «звали Еленкой»... Два раза она пыталась отравить и его, Ивана Третьего. Власти бабе исхотелось. Регентшей сесть при сыне своём, Дмитрии. Нагляделась на иноземные паскудные нравы! Ну, здесь, на Московии — не Запад. Здесь — Восток. А Восток тёмен в своих нравах и обычаях...

— Чего бурчишь? — спросил Иван Третий у архимандрита.

— Молчу я, молчу, великий князь. Это ты всё бурчишь: «Змея, змея»... Змей здесь отродясь не водилось.

Через день, к вечеру, великий князь, одетый как простой гридень, в сопровождении одного только Шуйского, правда, вооружённого, будто целый отряд рейтаров, появился далеко от окраины Москвы. Зато у нужной кузни на каширской дороге, там, где стоит сельцо Булатниково.

Кузнец, сириец родом, десять лет назад бежал в Московию от родовой арабской мести. Заделался кузнецом — и вон, уже ждал великого князя. Запалил синий огонь в калильной печи, разложил на железной доске тёмные стальные приспособы. Того кузнеца вся округа звала русской кличкой «Колыван», а в песках Сирии его кликали Димитрием.

Великий князь Иван Васильевич бегунцов, честно сказать, не любил и гнал далее. А этого оставил, ибо он спас бегством всего одного своего мальца. Дочерей оставил арабам, а сынка спас. За его сынком и охотились кровожадные бедуины. Вон он, наследник Колывана, качает мехи у кузнечного горна. Взращённый на русском хлебе, нынче этот молодец чистейших арабских кровей, подкову делает калачом, а потом ломает пополам, а сейчас вежливо кланяется великому князю.

— Здравствуй, Махмуд, — ответил на поклон великий князь и повернулся к кузнецу. — Тебе, Димитрий, знакома эта монета?

Сириец взял монету величиной с гусиное яйцо, если на него глядеть одним глазом и в торец, провернул её в толстых пальцах:

— Знакома, великий княже. Венгерский золотой дукат.

— Да? Но ведь в Паннонии золота в землях вроде бы и нет.

— Воруют. А вернее всего, княже, там только ведут чекан сего изделия. Из чужого золота. Чтобы след потерялся.

— Значит, Димитрий, ты правду говоришь — воруют. Но ведь вор токмо что тот, кто первый начал, а? Другие уже не воры. Так? Ведь я — не вор сей монеты? А?

Махмуд хохотнул и качнул мехи так, что пламя из горна опалило крышу. Кузнец погрозил сыну кулаком, рёв огня тотчас стал тихим, он ещё раз провернул венгерский золотой дукат перед глазами:

— Вор, великий князь, — это и тот, кто прячет уворованное.

— Так, — Иван Васильевич покачал головой, огладил бороду. — Так ведь я подал тебе спрятанное, Дмитрий!

— Дак не ты же прятал.

— Ну, ты больно мудрёный мужик. Откуда набрался такой силы знания?

Кузнец Димитрий внимательно глянул на великого князя, оглянулся на сына.

— Я из последователей Али ибн Абу Талиба, четвёртого преемника пророка Мухаммеда, — чётко произнёс на арабском языке кузнец Димитрий. Прознал, что Иван московский арабский знает и уважает. — Когда бешеные Омейяниды взяли власть в халифате...

— Дальше я знаю. Давай лучше про золото.

— Великий княже! Три дня мне надобно, чтобы вырезать из дамасской сабельной стали чекан для обеих сторон сей монеты. А потом время станешь мерить ты. Весом золота либо количеством той монеты.

— Вес золота будет всего сто сорок фунтов, Димитрий. Тимура Гурагана золотые монеты пустишь на переплав.

— Пущу. Дело доброе. Эмир Тимур золото не разбавлял медью и серебром. Чистую получишь... венгерскую монету, княже. — Кузнец тут же завесил золотую венгерскую монету на малых весах, называемых апотечными. — Со ста сорока фунтов золота ты, великий княже, поимеешь...— он быстрым угольком начеркал неясную арабскую цифирь на доске... — четыреста восемьдесят восемь таких монет. Желаешь, изготовлю ровно пять сотен?

— Нет, Димитрий, у меня станется не воровской, а честный торг. Не с татарами, леший их погладь. Делай как надобно.

— Надобно тогда, для правды, вес той монеты подгонять под англицкий серебряный шиллинг... И там ещё малость золота останется...

— То, что останется, пустишь своему сыну на православный нательный крест. Парень заслужил. Твою веру я уважаю, ты с ней и уйдёшь по истечении времени. А сына... сына своего, Махмуда, изволь покрестить, кузнец Димитрий. Ему здесь жить и своих сыновей растить. Через неделю, когда привезёшь мне свои изделия, пойдём в главный храм Москвы, там и покрестим твоего сына. Крёстным отцом ему стану я. Так что назовёшь сына крещёным именем Иван. Согласный?

— На всё воля Аллаха, великий князь.

— У нас пока в силе воля великого князя... Так будешь на Москве через неделю? Или тебе долго надо творить монетный чекан?

— Через неделю, по воле великого князя, я буду на Москве...

— Великий князь Иван Васильевич Третий направился гостить в удел к младшему брату, Юрию! — радовались московские люди.

— Айда кто куда! — звали в подлый и тайный жидовский шинок на Ярославском тракте, у реки Яузы.

Шинкарь с утра крестился на московские колокола, а ночью качался туда-сюда, долбя свой молитвенник. Люди видели, люди знают. Сволочь... Только вот выпить на шармака [52] На шармака — бесплатно, на халяву. , за полкопеечки, можно только у того шинкаря. Эх!

«Айда» кончилось прямо за бродом через реку Яузу. Там стоял конный отряд сотника Эрги Малая. Это если кликать его по-русски. Три сотни «Чёрных клобуков», перешедших из Черкесии на службу великого московского князя, носили чёрные папахи и чёрные бурки, а скакали на белых конях. При саблях, конечно, при кинжалах да при дальнобойных луках. «Чёрные клобуки» исполняли окрест Москвы охранные деяния.

Каракалпаки эти за прошлый год вырезали три шайки воров, а в этом году сшиблись с казанскими татарами, имевшими настроение раздербанить большой русский обоз, поднявшийся с низовий Волги и вёзший вяленую рыбу на московский торг. Чтобы не ходили доносные разговоры про судьбу тех пограбёжных татар, черкесы, как шептались на базаре, утопили татар в Москве-реке. Всю сотню. Так что за филёвским мостом воду брать пока было нельзя.

— Водку пить пошли? — мирно спросил московитов Эрги Малай. — Нэ хадите, пажалуста. Шинок гарит давно, один уголь теперь естем. Коган Ибан так велел: «Чтобы только уголь — гаварит, остался. Уголь — и тот в реку смыть! Вместе с жидовской костью»! Ха-ха-ха! Пачему нэ смешно?