Роберт Фаббри - Веспасиан. Фальшивый бог Рима

В нём чувствовалось спокойствие, присущее уверенным в себе людям. Веспасиан с первого взгляда понял: Алабарху можно доверять.

— Шесть мин, двадцать четыре драхмы, три обола, — наконец произнёс Александр.

— То есть твой процент составит семьдесят пять драхм без одного обола, — добавил Веспасиан, произведя мысленные вычисления. — Иными словами, один римский фунт золотом.

Александр быстро произвёл расчёты на восковой табличке и удивлённо выгнул брови.

— Смотрю, тебя не обманешь.

— Думаю, ты не стал бы этого делать, — ответил Веспасиан.

Александр принялся взвешивать свою долю.

— Мне с детства внушали, что нужно быть честным во всех делах. Надеюсь, это же качество я передал и своим сыновьям. — Он махнул рукой в сторону доносившихся из внутреннего дворика голосов. — Они заняты изучением Торы. Думаю, как когда-то и я в их возрасте, они бы предпочли заниматься чем-то другим, однако я требую, чтобы они это делали. Иначе, достигнув совершеннолетия, как они смогут принять решение, следовать им религии их предков или же нет, как поступил я.

— Разве ты не еврей?

— По крови да, еврей, но не практикующий. Иначе как, по-твоему, я стал бы алабархом? В моём лице Рим имеет сущий клад: еврея, который заправляет делами еврейской диаспоры Александрии и собирает с них налоги, что устраивает самих евреев.

— Даже если ты не разделяешь их веру? — удивился Веспасиан.

Александр усмехнулся.

— Ну, до известной степени разделяю, чтобы быть в их глазах человеком благочестивым. Например, недавно я заплатил за позолоту девяти ворот иерусалимского храма, так что они вынуждены считать меня своим. Вместе с тем в моём лице Рим имеет алабарха, не скованного религиозной догмой. То есть в глазах Рима я человек непредвзятый и справедливый.

— Флакк отзывался о тебе иначе, — сказал Веспасиан и тотчас понял, что перебил собеседника. — По его словам, последнее время ты выдвигаешь слишком много требований.

— О, это извечный вопрос александрийского гражданства, а также могут ли евреи селиться за пределами еврейского квартала, не говоря уже про статуи императора в их храмах. В последнее время я также пытался выступить посредником между нашими старейшинами и префектом по другому вопросу. Они хотят, чтобы он разогнал эту новую секту, которая в их глазах практикует ересь. Они видят в ней происки Рима против их религии.

— Но ведь это курам на смех! Рим не имеет к ней никакого отношения!

— Главный проповедник имеет римское гражданство.

— Павел? — нахмурился Веспасиан. — Но ведь, насколько мне известно, он сам страстный борец с этой ересью и пытается её искоренить.

— Он пытался искоренить так называемый «Путь». Четыре года назад, когда Павел был здесь, он всячески портил кровь любому, на кого только падало его подозрение. — Алабарх указал на весы: обе чаши застыли в идеальном равновесии. Веспасиан кивком подтвердил согласие на двенадцать процентов комиссии.

— Да, я встречался с ним в Киренаике. Его безжалостность не знала границ. Я велел его арестовать и первым же судном отправить назад, на Восток.

— Жаль, что ты не приказал его убить, — сказал Александр и сгрёб своё золото в мешочек, который положил в ящик стола. — Он утверждает, что по дороге в Дамаск пережил нечто вроде духовного прозрения. Пару месяцев назад он объявился из пустыни, где отшельником прожил три года, и без всякого разрешения принялся проповедовать. Утверждает, что так повелел ему сам Господь. К еврейской вере это не имеет никакого отношения, и по-своему он прав. Ибо проповедует он не обновлённую версию иудаизма, как то делали последователи «Пути», утверждавшие, что проповедь Иешуа бар Иосифа предназначалась только евреям. Он проповедует совершенно новую религию, и язычникам, и евреям, причём бог этой новой религии — наш, еврейский бог. Чего в ней нет, так это Торы. По его словам, Иешуа бар Иосиф есть сын божий, который пришёл в этот мир, чтобы умереть за грехи всего человечества и своей смертью искупить их. Лишь через него, Иешуа, проповедует Павел, те, кто искренне раскаиваются в своих грехах, будут жить вместе с богом в Царствии небесном, которое не от мира сего, вместо того, чтобы ждать воскресения из мёртвых в земном раю, который наступит в конце света, как полагают евреи. Этот Павел также нагнетает страх, утверждая, что конец света, или Судный день, как он его называет, близок, и надо быть готовыми к его наступлению. Кстати, забавно то, что он обвиняет евреев в том, что они распяли Иешуа, хотя распятие — типично римская казнь. К тому же, не будь он распят, на чём бы в таком случае Павел строил свои несуразные доводы? Надеюсь, теперь тебе понятно, почему наши старейшины, и не только они, так разгневаны?

— Да, я почувствовал это, как только вступил в еврейский квартал. Но почему Флакк не хочет ничего сделать с этим Павлом?

— Спроси его сам, — ответил Александр, возвращая золото Атафана в шкатулку. — Я не знаю, но думается, причина в том, что ему всё равно. Ведь что для Рима ещё одна религия? Ведь вы готовы принять любую.

— Верно, при условии, что она не требует от человека обрезания крайней плоти. Но эта новая, похоже, совершенно иная.

Александр закрыл шкатулку.

— Да, она иная и крайне опасная, ибо не признает земной власти. Её притягательность заключается в обещании спасения и воздаяния в грядущем мире, а не здесь и сейчас. Стоит позволить ей пустить корни, как философские основы нашей цивилизации коренным образом изменятся. Вместо того чтобы жить настоящим, люди начнут спорить о том, как лучше подготовиться к жизни после смерти. Я долго размышлял на эту тему и мне не даёт покоя вопрос, что станет с наукой и знанием, если люди в первую очередь озаботятся идеей бессмертия души.

— Боюсь, у меня нет ответа на этот вопрос, — честно признался Веспасиан, пока Александр Алабарх составлял расписку. — Хотя религия, которая не признает верховной власти императора, — каким бы тот ни был, — представляется мне опасной. Впрочем, надеюсь, это лишь небольшая секта, основанная одним человеком.

— Да, но она будет расти, — возразил Александр. — Проповедь Павла предназначена в первую очередь беднякам и рабам, которым нечего терять в этом мире. Так что идея спасения и воздаяния после смерти кажется им привлекательной. Павел крайне честолюбив. Ему кажется, что его таланты не получили должного признания, отчего он не смог занять подобающее ему место в обществе. Перед тем как отправиться в Дамаск, он просил, вернее сказать, требовал, чтобы верховный жрец выдал за него замуж свою дочь. Разумеется, тот ему отказал. Предполагаю, это стало последним ударом по его самолюбию, и он решил искать иных путей к власти, ибо вскоре после этого исчез. И вот теперь он вернулся и, как мне кажется, нашёл-таки способ перевернуть весь мир вверх дном и самому занять место в самом верху.