Роберт Фаббри - Веспасиан. Павший орел Рима

Из рядов Девятого легиона донеслись не слишком громкие приветствия.

— И мне известно о мужестве и боевом духе Второго, Четырнадцатого и Двадцатого легионов, которые они проявили при защите рубежей нашей империи на Рене, — продолжил свою речь Плавтий. — Я знаю это из донесений, которые я прочёл, когда меня назначили командиром нынешнего похода, и теперь я с нетерпением жду случая собственными глазами убедиться в их правдивости.

Упомянутые Плавтием легионы не обратили ни малейшего внимания на его слова. Враждебный гул нарастал, к нему присоединился стук древками копий по земле. Центурионы орали на солдат, требовали, чтобы те прекратили шум, но это было бесполезно. Только преторианцы стояли неподвижно, оставаясь абсолютно невозмутимыми. А вот в глазах генерала читалась растерянность. Плавтий глянул вниз на Нарцисса и едва заметно кивнул вольноотпущеннику. Нарцисс посмотрел на преторианские когорты, поднял руку и направился к помосту. Из рядов преторианцев вышли два гвардейца с большим деревянным ящиком. Тем временем удары древками копий о землю переросли в угрожающий мерный грохот.

Веспасиан застыл в том же напряжении, что и все остальные офицеры.

— Неужели он думает, что может своей пустой болтовнёй исправить положение? — пробормотал Сабин на фоне нарастающего шума.

— Полагаю, он пытается испробовать последний шанс, ещё раз бросить кости, — ответил Веспасиан, заметив, что Нарцисс встал рядом с Плавтием на помосте, — Тот шанс, ради получения которого мы рисковали жизнью.

Водрузив ящик на помост, преторианцы заняли свои места в строю. Ритмичный стук копьями продолжал нарастать, и из толпы легионеров уже слышались выкрики: «Нет!» и «Мы не пойдём!»

Нарцисс опустился на колени, открыл ящик и сунул в него руки.

Крики между тем звучали всё громче: всё больше и больше солдат демонстративно отказывались отправляться в поход. Центурионы и опционы, которых было в сорок раз меньше, чем рядовых легионеров, были бессильны их утихомирить и теперь стояли, злобно взирая на своих подчинённых и исходя яростью из-за собственной неспособности усмирить распоясавшуюся солдатню.

Нарцисс выпрямился, держа в обеих руках деревянный шест, один конец которого всё ещё был скрыт в ящике. С немалым усилием он рывком поднял шест вверх, и глазам присутствующих предстал орёл Семнадцатого легиона.

Передние шеренги двух центральных легионов постепенно прекратили стучать по земле древками копий. Вскоре тишина распространилась на два соседних легиона и вспомогательные когорты. Глаза всех до единого устремились на величественный символ Рима.

— Ваш император поднял для вас павшего римского орла! — громко произнёс Нарцисс, как только шум утих настолько, чтобы его голос мог быть услышан. — Он возвращает вам орла Семнадцатого легиона!

Вестники разнесли его слова по затихшим рядам солдат. Со стороны преторианских когорт раздался взрыв ликующих возгласов. Он был мгновенно подхвачен легионами с обеих сторон, а затем волной прокатился через всю армию от когорты к когорте в такт крикам вестников, передававших слова Нарцисса всё новым и новым колоннам легионеров, пока каждый солдат не осознал, на какой великий символ он взирает. При этом каждый спешил выразить свой восторг громким восклицанием, стараясь перекричать своих товарищей.

Веспасиан и стоявшие рядом с ним офицеры с искренней радостью присоединились к всеобщему ликованию — и не только по поводу возвращения орла, но и отдавая должное таланту Нарцисса. Что ни говори, а хитрый грек ловко сумел изменить ситуацию.

Плавтий повернулся и отсалютовал золотому символу, вознёсшемуся над армией: прижал руку к груди и вытянулся по стойке «смирно». Заметив его жест, центурионы во всех легионах тотчас отдали команду солдатам последовать примеру генерала. Ещё несколько мгновений, и к орлу вытянулись сорок тысяч рук с зажатыми в них копьями; преторианцы начали скандировать: «Слава Цезарю!» Вскоре их крики перешли во всеобщую здравицу, оглушительным воплем разносившуюся по полю.

Нарцисс взялся дирижировать этим скандированием, поднимая и опуская штандарт до тех пор, пока не почувствовал, что солдаты охрипли. Когда хор начал утихать, он опустил орла и мелодраматическим жестом передал его Плавтию. Тот поцеловал штандарт и, держа его в левой руке, поднял правую, призывая легионы к тишине.

— Верные солдаты императора благодарят его за дар! — крикнул он, когда шум утих.

— Император с радостью вручает этот дар своим доблестным легионерам! — подхватил эстафету Нарцисс, повернувшись к стройным рядам солдат, пока его слова доносили до них вестники. Когда последний из них закончил, вольноотпущенник продолжил: — Император сделал это для вас. Исполните же и вы его приказ! Итак, свободные солдаты Рима, вы готовы взойти на корабли?

Наступила мёртвая тишина, вся армия смотрела на императорского вольноотпущенника, взывавшего к ней от имени своего господина.

Веспасиан застыл, чувствуя, как бешено колотится в груди его сердце.

Внезапно чей-то голос из толпы выкрикнул:

— Ио Сатурналия!

Сердце Веспасиана замерло в груди. Затем раздался смех, грубый и резкий. Смешиваясь с презрительными выкриками, он быстро разлетался по рядам солдат, пока все присутствующие не объединились в общем хохоте. Не смеялся только один Нарцисс. Он стоял на помосте, осыпаемый насмешками, как раб или вольноотпущенник, которому разрешили поносить одежду его господина и поуправлять его домом один день в году, во время сатурналий. Нарцисс повернулся к Плавтию, в глазах грека в кои веки читалась мольба положить конец этой вакханалии. Но Плавтий понимал: ни при каких обстоятельствах нельзя прерывать разрядку накопившегося напряжения.

— Значит, сатурналии всё-таки продлили, не поставив нас в известность, — со смехом заметил Сабин.

— Пожалуй, — ответил Веспасиан. Унижение Нарцисса пришлось ему по вкусу не меньше, чем перемена в настроении солдат. — Зато у солдат теперь праздничное настроение. Думаю, после этого их будет не так сложно вывести на прогулку.

де, во имя богов, мы находимся? — проворчал Магн, вглядываясь в густой туман, который встретил их в момент пробуждения за час до рассвета.

Веспасиан жевал увесистый ломоть хлеба.

— Полагаю, в том же месте, где мы разбивали лагерь вчера вечером, у дороги в трёх милях от Кантиакума, если только, конечно, какой-нибудь злокозненный бог бриттов не спустился с небес и за одну ночь не перенёс десять тысяч человек в другое, крайне неудобное место.