Жюль Ковен - Осада Монтобана

Это обстоятельство придумано было кардиналом для уменьшения вины бывшего приора, а тот был рад сознаться во всём, что бы ни предписал ему могущественный министр, лишь бы сохранить голову на плечах. Приговорённый к вечному заключению за безнамеренную государственную измену, толстый капуцин получал позволение продать мэтру Рубену свою таверну в Нивелле за ежегодную доставку ему семисот тридцати бутылок лучшего вина, из которых губернатор Бастилии давал ему по две в день.

Но дом Грело забыл про високосные годы. Первый раз когда представился подобный лишний день, противоречащий его расчёту, он целые сутки не получал на запивку ничего, кроме обыкновенного напитка заключённых — воды. По причине своей жадности к вину он ни разу не пожертвовал ни одной капли драгоценного нектара своим тюремщикам, и те в свою очередь не уступили ему своей рюмки обыкновенного вина в злополучный для него день вынужденной трезвости. Это нарушение закоренелой привычки имело гибельные последствия для страстного поклонника Вакха. Оно положило начало болезни, весьма странной в человеке, никогда не потреблявшем воды. Трудно поверить, но толстый капуцин действительно умер от водянки, несмотря на все усилия Копперна спасти его, и по уверению этого учёного доктора, потому, что больной перед последним издыханием отказался выпить его жизненный эликсир под предлогом, что тот по вкусу похож на простую воду.

Читатель не должен удивляться, что мы упоминаем в этом случае о Динанском алхимике. Хирург, к которому принесли полумёртвого Рошфора из сарая таверны «Большой бокал», не сознавал себя достаточно сведущим, чтобы лечить его одному. Вследствие чего он призвал на помощь своего знаменитого учителя, изобретателя целительного бальзама. Доктор Копперн, едва вернувшись из Парижа, куда ездил по поручению покойного маркиза Поликсена Бозона де Рюскадора, поспешал в Нивелль и, не зная, что лечит преданного слугу своего ненавистная врага, он поставил на ноги Рошфора. Из благодарности за сохранение своего верного фурьера Ришелье вызвал Копперна в Париж и позволил ему делать опыты с своим жизненным эликсиром в государственных тюрьмах. Кроме того, министр даровал ему звание своего «экстраординарного медика», или медика предсмертных минут. Эта последняя милость не многому обязывала Ришелье, ибо он надеялся, с верою в долговечие некоторых болезненных людей, похоронить учёного эмпирика ещё до своей смерти. В этом отношении надежда кардинала сбылась. Но первая милость, дарованная Копперну, оказалась, как мы уже видели, гибельной для дома Грело.

Как скоро Морис совсем поправился, кардинал отправил нарочного к Валентине де Нанкрей, убежище которой было открыто одним из его агентов. Мы не знаем, что заключалось в письме Ришелье, но Валентина ответила лишь несколькими строчками, в которых сообщила, что отреклась навсегда от света по собственному желанию, и потому также, что сумасшествие Норбера не позволяло ей отлучаться от старика. Что же касалось их семейных дел, то она вполне уполномочивала Ришелье решать их по своему усмотрению.

Тогда первый министр обратился к полковнику де Трему, который со своим полком стоял на зимних квартирах в Перонне и официально просил руки его сестры Камиллы для Мориса-Армана графа де Лагравер-Нанкрея, в качестве опекуна молодого человека.

Робер не отверг союза с тем, кто два раза спас ему жизнь и который невинен был в смерти его братьев; но он согласился на брак Камиллы де Трем, который должен был совершиться по окончании траура, с условием не присутствовать на нём и с того времени быть освобождённым от командования полком, который передавал мужу своей сестры.

Итак, союз Мориса и Камиллы совершился под покровительством Ришелье. Маршал Урбен де Малль-Брезе, зять министра, был посажёным отцом жениха, а в память о своём покойном гувернёре и по просьбе кардинала, монсеньор Гастон герцог Орлеанский удостоил невесту чести быть её посаженным отцом, хотя он в то же время замышлял с графом Суассонским заговор против жизни министра, к которому хотел подослать убийц Монтрезора и Сент-Гааля. По счастью, твёрдость изменила ему в минуту решительного действия.

Несмотря на пышность их свадьбы, несмотря на их счастье и любовь, Мориса и Камиллу мучили угрызения совести, что те, кто был им близок и по родству, и по сердцу, не разделяли их радости. Под влиянием одного чувства они искали сближения с ними, даже несмотря на упоения медового месяца. Побуждаемые великодушием, они вспоминали также о Валентине, горечь сердца которой и страдания хотели смягчить, если её нельзя было утешить. Но Ришелье отказал им наотрез в каких бы то ни было сведениях насчёт трёх лиц, которых они хотели отыскать. Им оставалось только вместе предпринимать все возможные меры для достижения этой цели. Морис выписал мэтра Дорна, способность которого к розыскам оценил ещё в Брабанте, и поручил ему отыскивать Валентину и Норбера, так как он знал их в лицо. Камилла взяла себе в помощницы сестру Схоластику, изгнанную из монастыря вследствие похищения пансионерки визитандинок. Для почтенной матроны не существовало самых сокровенных тайн, разгадки которых она не была бы способна добиться, если её любопытство было возбуждено.

О судьбе графа Робера де Трема нельзя было ничего узнать с той минуты, как он сдал команду полком капитану Леви, для того чтобы тот передать его новому командиру — графу де Лагравер-Нанкрею.

Что же касается Валентины и Норбера, то Морис наконец открыл их убежище. Увы! Он только один раз увидел их и убедился в горестной истине, что видит в последний раз эти два существа почти не принадлежавшие более этому миру.

По возвращении на расспросы жены, встревоженной его грустным видом, он ответил только:

— Я возвращаюсь с похорон моих семейных привязанностей, но наша любовь достаточно велика, чтобы восполнить пробелы, оставленные в нашей душе.

алентина де Нанкрей и Норбер Лагравер поселились в развалинах того родового замка, находящегося между Монтобаном и Корборье, в парке которого кавалер де Нанкрей и его жена были убиты графом Филиппом де Тремом. Часть замка, которую не затронул пожар, была слегка восстановлена. Тут-то и нашли убежище два существа, умершие для мира, в душе которых царствовало ещё более мрачное уныние, чем в печальных развалинах, в которых они проводили свои безрадостные дни.

Старик совершенно лишился рассудка, с тех пор как убил Урбена де Трема. Бессознательно повинуясь своей племяннице, Норбер вернулся с ней во Францию. Его, так сказать, инстинктивное повиновение походило на покорность некоторых злых бульдогов, которые слушают только своего господина. Кроме Валентины никто не мог иметь на него влияния, весь остальной мир сделался для него чуждым и он выказывал к нему одно враждебное расположение.