Жюль Ковен - Осада Монтобана

— Дом Грело, — сказал Ришелье, — найдите средство взять с собою Мориса де Лагравера в монастырь визитандинок; пусть он будет вашим послушником, вашим племянником, чем хотите, но чтобы завтра же он мог видеться с Камиллою де Трем. Потом он отвёл глаза от остолбеневшего капуцина и устремил жгучий взгляд на загадочного посетителя, который, однако, выдержал без малейшего трепета этот пытливый взор, проникавший, так сказать, до глубины его души.

— Морису де Лаграверу, — сказал Ришелье, — надо как можно скорее через Камиллу де Трем сблизиться с её братьями для того, чтобы Валентина де Нанкрей могла отмстить за своих родных и восстановить их честь.

— Братья и сестра будут в моих руках, если вы мне поможете, монсеньор, — отвечал молодой человек со странным выражением в голосе.

— Дом Грело, повинуйтесь ему во всём, — сказал министр и отпустил обоих движением руки. — Монсеньор Гастон, берегите вашу голову! — вскричал он с энергичным жестом, когда остался один. — У вас три человека, на которых можно полагаться, но отныне моим союзником будет дух мести.

Он разразился зловещим хохотом, тотчас же прерванным удушьем, от которого страдал постоянно.

— Я задыхаюсь под бременем власти, — прохрипел он, — но я не уступлю её, хотя бы она раздавила меня своею тяжестью.

а другой день после свидания Ришелье с таинственным существом, которое он назвал духом мести, тот же самый молодой человек стоял на углу улицы Сент-Антуан невдалеке от монастыря визитандинок. Теперь, однако, вместо красивого зелёного колета, который очень шёл Морису де Лаграверу, на нём была одежда послушника ордена капуцинов. Кто видел его накануне, узнал бы его с трудом. Капюшон скрывал его роскошные чёрные волосы и оставил не покрытым одно лицо, представлявшее такую странную смесь женственной красоты и мужественной энергии.

Он с явным нетерпением чего-то ждал; его сдвинутые брови составляли дугообразную линию на белом и гладком лбу.

Вдруг лицо его прояснилось. Он приметил вдали толстого капуцина, который шёл из центра города и расталкивая своим полновесным брюхом прохожих, словно голландский галиот, разбросавший своим носом флотилию лодочек.

— Мир вам, братья! — говорил дом Грело наделяя толчками ворчащих под нос прохожих.

Именно его и поджидал юноша, переодетый послушником.

— Deo gratias! [11] Слава богу! (лат.). Вы точны, мессир Морис, — сказал капуцин, подходя к молодому человеку.

— Вы же, напротив, точностью похвалиться не можете. Теперь без четверти одиннадцать на колокольне церкви Святой Марии, а вы мне назначили прийти в десять часов утра, когда мы вчера вечером выходили от его высок...

— Ш-ш! — торопливо замял его речь бывший приор. — Называйте его не иначе, как Красным Раком или Варёным Раком, говоря со мною. Мы должны выдавать себя за приверженцев противной ему партии, а то случайно нас может подслушать кто-нибудь из преданных слуг Месье.

— Разве не узнали бы его вы, когда вы сами в числе приближённых принца?

— Нельзя достаточно быть осторожным. Потому я и выпил перед выходом из дому малую толику го-сотерна [12] Белое бордосское вино высшего сорта. , а как мне ещё надо обладать даром убедительности, чтобы ввести вас куда вам известно, то я прибавил к этой дозе бутылочку мадеры. Вот моё оправдание в том, что я опоздал. Он осмотрел с ног до головы своего собеседника. — Превосходно! — вскричал он, потирая руки. — Я не мог бы пожелать миловиднее послушника в моём приорате. Вы купили себе одежду, которая вам чрезвычайно к лицу. Пойдёмте же, только не забывайте того, о чём мы условились.

— Не забудьте сами моих наставлений, — возразил надменно мнимый послушник.

Между тем они уже шли к монастырю и вскоре остановились перед огромными воротами ограды. Дом Грело поднял молоток, который упал со страшным шумом. Тотчас вслед за тем растворилось окошечко и за его железной решёткой показалось рассерженное лицо старой женщины.

— Кто так грубо нарушает спокойствие дочерей Господних? — послышался резкий голос.

Капуцин не ответил ни слова, но, вероятно, его одутловатое иссиня-красное лицо узнали, потому что в больших воротах отворилась калитка, которая была тотчас же заперта за ним и за его товарищем. Посетители очутились перед привратницею монастыря во дворе с навесом, который примыкал противоположным концом к стене, не менее грозной, чем та, в которую они были впущены.

— Дом Грело, — сухо сказала монахиня, — к чему было потрясать весь монастырь до основания для того только, чтобы вас впустили?

— Господь да благословит вас, любезная сестра! — проговорил нараспев капуцин сладеньким голоском.

— Благословение — не ответ. К тому же с какой стати привели вы с собою этого молодого послушника? Вам известно, что по нашему уставу впускать за монастырскую ограду можно только родителей и опекунов пансионерок или постриженных монахов.

— И да будет над вами милость Его! Многоуважаемая сестра Схоластика, — продолжал дом Грело, округлив руку в виде рожка и приставив её к своему уху.

Привратница вытаращила на него глаза и потом взглянула на послушника, как бы спрашивая, в уме ли бывший приор.

— Увы! Достойная мать Схоластика! — вскричал послушник. — Не удивляйтесь бессвязности ответов моего дяди. Он вас не слышит. И стучал он сильно потому...

— Так как мы уже обменялись приветствиями, любезная сестра, — перебил дом Грело, — то позвольте мне изложить вам важную и при том грустную причину, вынудившую меня взять с собой племянника. Мы — не что иное, как презренный прах, почтенная сестра Схоластика, и бренность нашего тела может только сравниться с немощью нашей души! По данному мною обету ежедневно умерщвлять плоть мою я вчера вечером бичевал себя с благодатным рвением, когда вдруг мною овладела душеспасительная восторженность. Бич, побуждаемый моею усердною рукою, действовал так успешно, что кровь прилила мне к голове и я упал без чувств, сражённый спасительным страданием. Увы! Око Всевышнего проникает в глубины человеческого сердца, исполненного порочных помыслов. Я возгордился тем, что довёл до такой степени моё добровольное бичевание, и справедливо был наказан. Я очнулся от обморока глухим, моя достойная сестра, глухим, как пень, до того глухим, что не услыхал даже звонка к ужину.

Дом Грело закрыл лицо своими широкими руками, вероятно, для того, чтобы посмеяться исподтишка над уморительною сказкою, переданною им с видом убедительного чистосердечия.

— Я сейчас пойду сообщить об этом несчастье нашей настоятельнице! — вскричала мать Схоластика, совершенно растроганная.