Жюль Ковен - Осада Монтобана

— Чтобы возвыситься до воззрений вашего высокопреосвященства и ясно излагать свои мысли, я должен был почерпнуть вдохновения из двух лучших виноградников Медока.

«Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — подумал знаменитый министр, чрезвычайно падкий на лесть, однако серьёзных тем он никогда не упускал из вида надолго, даже когда шутил.

— Так вы, вероятно, теперь отыскиваете комбинацию вин, способных придать вам победоносную убедительность, — сказал он, подсмеиваясь над своим собеседником. — Ради ваших будущих приоратов поторопитесь же найти способ заставить Гастона Орлеанского доверить вам то, что он замышляет против меня в настоящее время.

— О! — воскликнул дом Грело с унынием. — Я истощил всё вдохновение моей библиотеки, усиливаясь разрешить эту загадку.

— Вашей библиотеки?

— Для сохранения приличий я заказал порядочное число ящиков, имеющих вид богословских фолиантов и в них держу драгоценнейшие мои бутылки. Увы! Я перебрал их всех до «Summatheologiae» [10] «Сумма теологии» — классический философско-богословский трактат, состоящий из трёх масштабных частей. Считается одним из образцов средневековой европейской мысли. Фомы Аквинского, и всё напрасно, я не мог убедить монсеньора Гастона, что утаивать от меня своего разговора с полковником де Тремом ему не следует.

— Неслыханное чудо! Герцог Орлеанский становится осторожен! А между тем нет сомнения, что он замышляет заговор с тремя сыновьями своего покойного гувернёра. Иначе к чему было собираться в саду ночью, да в добавок ещё и переодетыми?

— Что касается заговора, то он существует наверное, ваше высокопреосвященство, но в чём он заключается — вот главный вопрос.

— Не знает ли этого наш старый знакомый Рюскадор?

— О, это сатанинское отродье скорее даст себя изжарить на медленном огне, чем скажет хоть слово. К тому же он ненавидит вас, монсеньор.

— Да, в отплату за палки. Я засадил бы его за его последние воинственные подвиги, если бы не боялся возбудить подозрение его господина.

— Это было бы то же, что взять под стражу трёх братьев де Трем.

— Совершенно справедливо. Бордосское успешно на вас действует относительно меня, дом Грело. Задержав теперь в Брабанте этих молодых людей, я открыл бы глаза герцога Орлеанского насчёт настоящей вашей должности при нём, так как, кроме вас, никто не мог бы мне донести о ночном совещании во дворце Медичи.

— Ваше высокопреосвященство наконец-то удостоили меня оценить, — сказал смиренно дом Грело.

— Таким образом, — продолжал Ришелье, — наследник трона, не замешанный явно в этом предприятии, нашёл бы для своего вероломного замысла других деятелей, которых нам снова пришлось бы разыскивать, тогда как этих мы знаем и не выпустим из вида.

— Тем более, — заметил капуцин, — что нелепый стоицизм братьев де Трем слишком известен. Никакие пытки и истязания не вырвали бы у них тайны принца, даже в том случае, если бы все трое были в неё посвящены, в чём я сильно сомневаюсь.

— Действительно, — подтвердил кардинал. — Захватить их теперь было бы всё равно что сжечь путеводную нить заговора. Гораздо лучше постараться связать концы и потом проследить её.

— Но как?

— Там посмотрим. Продолжайте ваш отчёт, дом Грело.

— Узнав сегодня утром, что из действующей армии прибыл курьер, герцог опят послал меня в монастырь Святой Марии. При первом моём посещении, как вам известно, я передал настоятельнице письмо, в котором его высочество сообщал, что он в память своего воспитателя, графа Филиппа, принял девицу де Трем под своё покровительство и, так сказать, под свою опеку на то время, пока братья её на войне; вследствие чего я часто буду приходить от имени принца видеться с нею в приёмной, осведомляться о её здоровье, о её желаниях и потребностях.

— Скорее же к делу! Вы повторяете одно и то же, — перебил кардинал с нетерпением.

— К несчастью, в этом факте не заключается ничего важного. Два часа назад мадемуазель Камилла сообщила мне о только что полученном ею письме от старшего брата, полковника Робера. В этом родственно-дружеском письме говорится о том, что известно всем относительно хода войны. О герцоге же упоминается только в следующих словах: «Не забудь выразить его высочеству герцогу Орлеанскому или его посланному мою искреннюю благодарность за его великодушные попечения о тебе».

— Однако слова эти, как они с первого взгляда ни естественны, как они ни применимы к обстоятельствам, должны скрывать переписку заговорщиков, я в том уверен, — сказал вполголоса великий министр с видом озабоченным и задумчивым. — Вопрос в том, чтобы найти ключ к этим, по-видимому, незначительным фразам. Впрочем, предписание точно передавать их Гастону уже доказывает, что я не ошибаюсь.

— В письме к настоятельнице также было упомянуто о том, чтобы девица де Трем при каждом моём посещении письменно выражала свои желания. Конечно, она не упускает удобного случая списать слово в слово, что старший брат ей поручает передать его высочеству.

— А принц не пересылает через вас ответов графу Роберу?

— Нет, ваше высокопреосвященство.

— Так я и думал, — продолжал Ришелье, говоря сам с собою. — Он ждёт, чтобы его уведомили о результате поручения, данного им братьям де Трем. Теперь он не может более ни вмешиваться, ни распоряжаться. Всё было решено на ночном совещании, о котором я узнал слишком поздно.

— Я не мог предвидеть внезапной и необыкновенной осторожности его высочества, — сказал вероломный капеллан. — Я полагал, что он расскажет нам всем, а не одному этому проклятому полковнику. Если бы он поступал со своей обычной необдуманностью и легкомыслием, на следующий день я вам донёс бы обо всём, монсеньор.

— Я вас не обвиняю, дом Грело. Не приписываете ли вы подозрениям эту скрытность вашего господина относительно вас? Не узнал ли он, что вы бываете у меня?

— Это невозможно, монсеньор! В ваш дворец я вхожу через соседний дом, где таверна Ренара. Всякому известно, что мне часто надо промачивать себе горло, а коридор таверны примыкает к потайной галерее, ведущей в ваш кабинет, и известно об этом только некоторым из самых преданных ваших слуг. Кроме того, всякий знает, что я имею повод быть вами недоволен за отнятый у меня приорат.

— Видно, тяжёлый опыт кой-чему научил этого ветреника, после того как он стольких из своих друзей по собственной глупости выдал в когти орла, — глухо сказал Ришелье. — Но меня он не проведёт. Я отчасти угадываю его проделки, хотя не могу их ещё проследить. Де Тремы принадлежат к корпусу, который будет угрожать Брюсселю. В этом городе находятся королева-мать и Маргарита Лотарингская, с которой я тщетно старался развести Гастона. Там, в Брюсселе, он и надеется устроить мою гибель. Ах, если бы мне удалось привлечь на свою сторону какого-нибудь друга этих де Тремов, который пользовался бы их полным доверием... или только частью их доверия! С моею проницательностью я отгадал бы остальное. Скажите-ка, дом Грело, в двух письмах полковника к сестре не было ли упомянуто о каком-нибудь друге?