Жюль Ковен - Осада Монтобана

Лагравер соскочил на землю первый, но молодая девушка, запутавшись в своём плаще, потеряла равновесие в ту минуту, когда хотела протянуть ему руку, и, вскрикнув, упала с высокой подножки. Морис подхватил её на лету с явным волнением.

Бозон переходил от одного удивления к другому. Он ожидал, что увидит свой зелёный колет, хотя и превращённый в серый, но никак не подозревал его в подобном обществе.

«Женщина! — продолжал он свой мысленный монолог. — Такого старого воробья, как Бозон, не проведёшь, одев курочку петушком. Прелестная женщина! Верно, его любовница, судя по нежной его заботливости. О-го-го, видно, настал день общей расплаты!»

Взоры обольстителя Остреберты и многих других легкомысленных женщин засверкали огнём чувственной страсти.

Морис, за которым следила Камилла, с видом робким и испуганным, подошёл к дому Грело и сказал быстро:

— Она оставила вам инструкцию для меня?

— Вот она, — ответил капуцин, дрожа, и всунул ему в руку записку, которую читал Рюскадор.

— Дайте ключ от самой надёжной из ваших комнат, — приказал Морис.

— Вот извольте... третья комната на верхнем этаже.

Он указал на ту самую, в которой был заперт Урбен.

— Дом Грело, — заключил Лагравер холодным тоном, — я оставляю под вашей охраной этого юношу. Не выдавайте его ни ей, ни кому бы то ни было, или вы ответите мне жизнью. Если я не найду этого юношу в комнате, в которой запру, то отыщу вас даже на краю света.

Он вошёл в дом, увлекая за собой Камиллу, между тем как толстый капуцин обливался потом от отчаяния и страха. Он находился между Сциллой и Харибдой, ему везде грозила опасность.

Делая вид, будто ждёт приказаний, Рюскадор не упустил ни слова из этого разговора.

Морис вошёл со своей спутницей в комнату, уже известную нам. Он жадно пробегал глазами строки, написанные Валентиной де Нанкрей. Пансионерка визитандинок смотрела на него с беспокойством. В первый раз после похищения мадемуазель де Трем он, казалось, не думал о ней.

— Камилла, — сказал он наконец с усилием, — мой долг вынуждает меня расстаться с вами на всю эту ночь. Запритесь здесь на ключ и не отворяйте двери никому, кроме меня. Что бы ни случилось, не говорите, кто вы. Вас окружают враги вашего рода...

— О, боже мой, но вы защитите меня?! — вскричала она в ужасе.

— Камилла, если завтра я не вернусь, то назовите себя. Тогда ваши братья будут победителями, и вы останетесь под их защитой.

— Морис! Морис, от ужаса во мне застыла кровь... как может торжество моих братьев помешать мне видеть вас? Вы спасли меня от Ришелье, я люблю вас...

— Ключ этой трагической тайны не принадлежит мне. Когда вы узнаете её, вы, с вашей ангельской душой, не станете проклинать память обо мне, вспомнив, что я ставил вас выше моей чести, выше данной клятвы... Но я сказал уже слишком много, быть может!.. Прости же, моё счастье! Прости, жизнь моя!

Страшное отчаяние отразилось на его бледном лице. Он бросился к двери. Камилла хотела удержать его. Но сцена эта произвела такое сильное впечатление на молодую девушку, что силы изменили ей. Почти без чувств она упала на колени возле кровати, на которой ещё за час до этого лежал пленником несчастный Урбен.

Между тем громадную колымагу поставили в бывшую капеллу, превращённую в сарай и описанную нами выше. Четвёрку недавно сменённых лошадей отвели в конюшню, но держали их наготове, чтобы, в случае надобности, тотчас опять пуститься в путь. Дом Грело в сопровождении своего неразлучного ключника, или, вернее, побуждаемый им, присутствовал при всех этих распоряжениях.

Однако, кончив свои хлопоты, мнимые приказчики ни под каким видом не хотели отходить от своего экипажа, несмотря на убеждения бывшего приора войти в таверну.

— Нам необходимо принять меры осторожности для нашего ценного товара, толстяк, — объявил ему Компуэнь. — Вы хорошо сделали, что велели запереть ворота, а то, пожалуй, могут забраться воры, так как уже стемнело. Впрочем, мы скоро войдём к вам.

Отосланный таким образом трактирщик должен был удалиться со своею живою тенью. Когда они вошли в кухню, окно которой выходило на двор, освещённый двумя фонарями, Рюскадор остановился.

— Я потушу лампу и стану отсюда наблюдать за всем, что затеют эти молодцы, — сказал он. — А ты, иуда, устройся так, чтобы они вошли в твою таверну через комнату, из которой опускная дверь ведёт в погреб.

— Зачем это, мой милый друг? — спросил скромно дом Грело.

— Затем, что ты выдернешь заблаговременно засов люка, и он провалится под их ногами. Чем больше из них разобьётся, тем менее работы будет моим голубчикам, которым нелегко будет справиться с этими пятью молодцами.

— Милосердый Боже, да это страшное убийство... и я в нём буду виновен, я бывший приор! — вскричал Грело и от ужаса на голове у него волосы встали дыбом.

— Молчать, мой почтеннейший, ступай тотчас приготовить кувыркалегию в твой погреб или я попробую на твоей коже, хорошо ли наточен этот большой нож, клянусь рогами чёрта! — и свирепый маркиз извлёк громадный кухонный нож из-под своего передника.

— Слушаюсь! — застонал Грело, убегая коридором, который вёл ко входу в погреб.

Бозон остался караулить.

Надо сказать, что запуганный капуцин дошёл до того крайнего предела страха, который внушает нечто похожее на смелость отъявленному трусу. В Нивелле ему везде угрожала смерть. Нож Рюскадора с одной стороны, кинжал Мориса с другой, кардинал мог его повесить, орлеанисты — расстрелять! Чтобы вырваться из этого заколдованного круга, куда ему было бежать, куда скрыться? Как исчезнуть, улетучиться, стушеваться, когда настанет грозная развязка? Таковы были размышления Грело, пока он слушал своего мучителя. Французский двор он знал довольно хорошо, если даже не лучше сокольничего. Но он также не мог не угадать настоящего звания мнимых приказчиков. В особенности он обратил внимание на форейтора, которому так досталось от Лагравера. Он вспомнил благодаря своей отличной памяти, что однажды в его присутствии кардинал, приказывая этому командиру своих мушкетёров кого-то арестовать, назвал его Гаспаром де Пардальоном.

Это воспоминание и возрастающая опасность внушили ему почти нелепый план спасения, который ещё только смутно представлялся его уму и мог быть исполнен лишь при стечении благоприятных обстоятельств. О, счастье! Входя в комнату, смежную с таверной, дом Грело нашёл исходную точку для всего ряда счастливых случайностей.

Ему было необходимо переговорить с поручиком Гаспаром без ведома своего Аргуса. Надо сказать, что Пардальон, малый несколько угрюмый, немного простоватый и в некоторой мере своевольный при всей своей редкой храбрости, зевал на дворе вместо того, чтобы находиться в сарае с товарищами, и стоял, прислонившись к дому у окна. Рюскадор со своего наблюдательного поста не мог его видеть за стеной, которая в этом месте составляла изгиб. При взгляде на Гаспара дом Грело, пыхтя как кашалот, проворно расстегнул свой камзол и вынул из-за рубашки клеёнчатый мешочек.