Вячеслав Усов - Огненное предзимье: Повесть о Степане Разине

Накануне расставания между Разиным и Усом случился разговор.

— Не лезь на стены, — попросил Степан. — То мой наказ.

— Без крови хочешь войну сработать? И без дувану?

— Едисанскую добычу на всех поделим. Обещаю.

— Не оммани.

Василий Родионович болезненно поеживался, будто у него зудело меж лопаток. Не ангельские крылья прорезаются? Он шутки не принял:

— Дурно какое-то во мне живет. Вдруг высыпет по шкуре, гнусно…

— Не любострастная болезнь?

— Нет, тут иная порча.

Степан Тимофеевич всмотрелся в опавшее лицо товарища. Какая-то на нем проступала нутряная пустота… Разин задавил внезапную неприязнь. Ус был нужен ему, на него Разин мог спокойно оставить войско, город.

Наутро полторы тысячи казаков неторопливой рысью пошли из табора сначала вниз по Волге, затем оврагом — в степь. Их плотный и упругий строй вызвал на стенах завистливое любование. Так бы и всякий посадский проплыл-проскакал по луговой траве навстречу воле. У многих вострепетали нетерпеливые сердца…

И будто угадав настроение хозяев, скотина в городе заколотилась в стены конюшен и хлевов, а выпущенные коровы, козы, овцы потянулись к запертым воротам. Утром их выпускали в приречные луга. Ныне ворота оказались на запоре, ключ — у Тургенева, у воеводы.

Над Царицыном повис коровий рев и подхалимское блеяние овец. Скотину, правда, подкармливали болтушкой, и по обочинам улиц, по переулкам травы хватало. Скотина хотела воли.

Поздним вечером подкупленный посадскими стрелец опустил со стены веревку. Обдирая от непривычки руки, по ней сверзились в заросший тиной ров новые ходоки.

Крутившийся при Усе Алешка Грузинкин, вздорный, озлобленный крикун, промурыжил их у входа в атаманский шатер: «Василий Родионович почивает!» Посадские поклонились атаману не рядовым поклоном, а земным и заметили, что Усу он пришелся по сердцу.

— Выпусти, государь, скотину погулять. Оголодала, истомилась.

— Об том просите воеводу. Он ваших баранов мучит.

К вечеру задумчивые ходоки вернулись в город. Коровий, козий, бараний круг кричал, постановлял, что время сбивать замок с ворот Царицына.

Знакомое видение: разбросанные юрты и шалаши, потоптанная в прах трава, попрятавшиеся женщины и дети, и непременно какой-нибудь недогулявший малый увертывается от матери. Мать понимает неминуемость беды, но со своим звериным страхом не может отказаться от надежды упрятать сына под пахучее крыло юрты и дико верещит на мальчишку, путаясь в цветастых тряпках. Еще глупее пастухи, текучим галопом торопящиеся к стаду. Словно вернулся день, когда Степан впервые был головщиком в объединенном отряде у Молочных Вод. Головщиком калмыков был тогда Тургенев — тезка царицынского воеводы.

Ногайцы рода едисан устали от немирной жизни. Старый мурза решил договориться с казаками. Увидев сотни, медленно выползавшие из-за курганов и пыточными клещами охватывавшие улус, он приказал поймать себе коня. Он был готов проситься к Разину в товарищи, хотя и знал, что дьяки станут ругать и бить его за это. Главное — уберечь улус, сохранить народившихся за мирные годы детей.

Мурзу сопровождало около десятка пожилых татар. Они с такой умелой медлительностью забирались на коней, словно напяливали старые, привычные чувяки. Они ходили по земле гораздо хуже, чем ездили, ибо любимый конь прибавляет старому человеку больше сил, чем юная жена… Атаман Стенька, зная степные приличия, терпеливо ждал едущих шагом старейшин улуса. Только два крыла его конного войска пошевеливались, словно на слабом степном ветру.

Старый мурза сказал свое. Сопровождавшие его татары медленно кивали. Переводить не приходилось — Разин свободно изъяснялся на татарском языке. Он грустно посмотрел в глаза мурзы, уже слезившиеся от напряженной речи и высокого солнца, и дважды качнул кудлатой головой.

Мурза не понял. Он предлагал Степану дружбу. Он предлагал людей, чтобы они вместе с казаками повоевали низовые города. Он даже соглашался, чтобы дуванили добычу без татар — те сами возьмут ясырь… «Зачем не хочешь?» — из последней угодливости перешел мурза на русский.

Лицо Степана Тимофеевича стало злым. В злости чувствовалась нарочитость, неискренность — ведь казакам не за что было злиться на ногайцев.

— Если батыр захочет обидеть слабого, найдет причину. Мы, едисаны, не понимаем ваших дел. Что тебе нужно — мясо? Лошадей?

Разин молчал. Крылья его войска колыхались все нетерпеливее. Старый мурза догадался, что атаман сейчас убьет его, чтобы дать знак казакам — начинать… Мурза мгновенно испугался смерти. Он медленно поворотил коня. Медленно ехал по степи. За ним никто не гнался. Тогда он перешел на рысь и скоро оказался посреди улуса, где между юртами и земляными очагами, с которых женщины в неразумном страхе убрали главное свое богатство — медные горшки, крутились, сходились и сдержанно галдели вооруженные ногайцы. Иные были уже в седлах, иные держали коней на тонких поводках. Ненависть и готовность умереть были на их мглистых маленьких лицах.

Солнце било старого мурзу в темя. Казачье войско туго захлестывало улус. Первые женщины и дети уже извивались по-кошачьи перед копытами коней, и их хватали, тащили в седла, но чем ближе к середине улуса, тем гуще оказывалась визжащая толпа, и можно было только гнать ее, подобно стаду. Казаки спешили взять ясырь.

Их жадностью воспользовались конные ногайцы. Ударив в слабое звено цепи, они прорвали ее, вылетели казакам в спину, стали расстреливать их из луков и немногих пищалей. Казаки заметались между улусом и неожиданным скоплением вооруженных едисан, их численное превосходство потеряло смысл. Прошло не меньше получаса, прежде чем Разин сумел собрать несколько сотен для ответного удара. Едисаны дрались отчаянно и безнадежно, самые молодые бросались на сабли и кинжалы, грызя железо, как завещали деды. А не желавшие погибнуть поодиночке утекали в степь, в сторону ослепительного, клонившегося за курганы солнца, чтобы по ним трудней было стрелять.

Ясырь был взят: шесть тысяч человек, по донесениям воевод. Особый отряд сопровождал на Дон «полон татар и татарчонков и баб татарских и девок». Конские табуны, стада овец казаки погнали к Волге. В корыто новорожденной войны кинули первый корм.

В Царицыне сложилось странное и праздничное положение: посадские в осаде звали казаков в гости, те проникали в город через неведомые лазы и возвращались сытые, хмельные. Ворота оставались на запоре, ключ угревался на груди Тургенева.

Они с племянником объезжали улицы, меняли стражу у ворот и запирались в башне. Там был у них запас еды, свинца и зелья. Из башни хорошо просматривался табор казаков, его ленивая хозяйственная жизнь. Казаки развлекались рыбной ловлей, объезжали угнанных у едисан коней, мастерили на походных кузнях наконечники для рогатин.