Вячеслав Усов - Огненное предзимье: Повесть о Степане Разине

— За тобой голь пошла, Степан. С нею, если и сваришь кашу, то сам не сможешь есть, столь крута и солона. Голь никогда победы не одержит.

Разин вспомнил собрание посадских, весело вскинул голову:

— Лучшие люди тоже за меня. Даже и из детей боярских многие пришли ко мне.

— Алешка Анциферов один к тебе переметнулся. Его хоромине цена — три рубли.

— Можно ли, отче, людей дворами мерить? А дух?

— Дух живет, покуда цель свята.

— Цель у меня святей святого, отче. Свобода!

И Разин заговорил о том, как подло и хитро устроена в России жизнь. Крестьяне и ремесленные люди равно прикреплены к своим помещикам и посадам. Свободных людей среди умеющих трудиться — нет! Все Уложение государя Алексея Михайловича составлено так, чтобы они знали свое, отведенное им дьяками и боярами, место. Дух человеческий не может мириться с этим. Все уже давно понимают, что не в божьем произволении тут дело, а дворяне силой построили такую жизнь, такое государство. Отсюда — страшный ропот, до времени потаенный. Подняться же готовы тысячи и тысячи, изменники-бояре утонут в этом море. Он, Разин, поднимет эти тысячи, как поднял без усилий верховья Дона, Царицын, Астрахань. Он хочет одного: черным людям дать свободу, а дальше они сами разберутся, как им жить.

Странное дело: покуда Разин говорил, сухим негромким голосом подчеркивая обдуманность своих намерений и убеждений, митрополиту мнилось, будто сама врожденная рассудочность русского трудового человека взывает к нему, святителю: пойми ты нас! Но отчего сия разумность, возмутив множество умов, излила столько ненужной крови?

— Да мыслят ли по-твоему твои товарищи, Степан?

— Кто ради душегубства и дувана со мной пошел, те скоро отстанут от меня. Последний дуван — в Астрахани. Прочие города я стану брать добром, как Царицын.

— Дай тебе бог…

Разин проколол его остановившимися, требовательными глазами:

— Ты от души сказал, святый отец?

Иосиф растерялся. Он сам не понимал, как вырвалось… Разин настаивал:

— Дашь нам благословение, отче?

Оба они знали свой век и понимали, что значит благословение святителя. Недаром Разин добивался союза с опальным Никоном… Иосиф чувствовал, как у него словно опустошилось сердце — так, слышал он, внезапно умирают.

— Я не закрою двери храмов, — тихо сказал Иосиф. — Но явного благословения твоим товарищам не дам.

— Тайное дашь? Мне, отче. Дашь?

Благословив его, митрополит уже не сможет проклясть, даже и оказавшись в безопасности. Свидетель — Феодосий.

— Дам, — прошептал Иосиф.

(С этой минуты и начались мучения его совести — на долгий год. Они пробьются в сны. Когда погибнут воевода Прозоровский с сыном, митрополит увидит их в небесных палатах за сладким питием, «они же пития ему не дали, глаголюще: не торопился он к нам поспеть…». Потом и он погибнет так же страшно, как они, подозреваемый в предательстве и государем, и казаками.)

Прощались в сумерках. Служитель повел гостей такими переходами, что Разин при его росте дважды приложился лбом. Иосиф не хотел свидетелей своих совместных трапез с атаманом. Шли, шли и оказались возле лестницы, ведущей на стену.

— Дохнем-ка волжским ветерком, — захотел Разин. — Душно мне тут.

— Немудрено: загажен городишко.

По Астрахани гуляли запахи отхожих мест и выгребных ям, проклятье южных городов. На севере хоть милосердная зима давала передышку… Но на стене дышалось вольно, от реки тянуло сырыми травами, тальником и рыбой. За черным блеском русла просматривался остров и левый берег. В тишине был слышен осторожный плеск весел — наверно, кто-то тайно плавился из Астрахани. Степану Тимофеевичу пришло на ум проверить сторожей у проходных башен.

Стрельцы не спали. Василий Родионыч Ус, зная, что после отъезда Разина останется правителем, заранее налаживал порядок. Неведомых людей из города не выпускали. Для пропусков была уже заготовлена алая тесьма, ее скрепляли навесной печатью: сколь на тесьме пуговиц, на стольких людей дан пропуск.

Начальным человеком у стрельцов был Алексей Ларин, он же Рот — происхождением сын боярский, по бедности подавшийся в стрельцы. В Астрахани завел лавку, промышлял хлебной торговлей с Воронежем, но без особой прибыли. Таких людей Разин и есаулы привечали: в Ларине крепко сидела военная косточка. При виде атамана он подтянулся и доложил, что все спокойно, только недавно выпустили за стену пятерых посадских, а вел их за своей какой-то надобностью воронежец Трофим Хрипунов, человек известный.

Стрельцы были приветливы и веселы, посадские угостили их местной бражкой из шелковицы. Один спросил:

— Что, батька атаман, заутра станем воеводу Прозоровского с башни метать?

— Приговорили? — насмешливо удивился Разин.

Сам он воеводской судьбы еще не решил, у него к Прозоровскому последнее дело осталось.

— Иначе не мыслим, — свободно и твердо заявил стрелец.

Он чувствовал свое право: такие, как он, изнутри разрушили оборону Астрахани.

— А если воевода, подобно князю Львову, станет с нами заодно?

Стрелец озадаченно помолчал, но сословное чутье сработало безошибочно:

— Коли они со князем Львовым и притворятся, да и дворяне с ними, придут бояре с войском, они станут нам первые супротивники.

— Что ж, всех дворян астраханских с раскату метать?

Стрелец замялся, видимо пораженный страшной картиной, но Разин понимал, что о дворянах было добавлено не зря.

Ларин отвлек его:

— Никак, костер на лодке?

Посреди темной реки что-то неярко разгоралось. Для лодочного костерка огонь казался великоват. Их было даже два, они сближались и вдруг полыхнули как бы багряным парусом, мгновенно вздернутым на мачту.

— «Орел» горит, — определил дозорный, еще днем присмотревшийся к расположению речных судов.

Никто не отозвался — ни одобрительно, ни осуждающе. Разин испытывал тоскливое недоумение — зачем, зачем? А впрочем, он знал ответ, как и на многие другие жестокие вопросы, которые еще поставит перед ним война. И он, угадывая свое сомнение в молчании стрельцов — людей расчетливых, владельцев промыслов и лавок, приученных беречь добро, — сказал как можно веселее:

— А не гуляй в чужой огород!

Стрельцы согласно и облегченно засмеялись. Алексей Ларин-Рот — громче и убежденней всех.

Когда внезапно требовалась крепкая заплата на кафтан, царь вспоминал о князе Долгорукове, которому было приказано возглавить карательное войско. Князь Юрий Алексеевич пришел ругаться к Ордину-Нащокину, главе Посольского приказа:

— Проспали Стеньку Разина! То твоих приказных вина!

— Я, князь, полками не владаю. А государю я советовал не медлить.