Вячеслав Усов - Огненное предзимье: Повесть о Степане Разине

Но втайне Долгоруков был доволен. Он смолоду был нетерпелив и ревностен в самых жестоких делах, его недаром прозвали Чертком. Когда Черкасский с Прозоровским затянули польскую войну, ему пришлось, приняв командование, взбадривать уставшие войска. Но теперь он чувствовал свои шестьдесят лет.

К первому августа о Разине стало известно, что он взял Астрахань и скинул воеводу Прозоровского с раската — площадки башни. Прозоровский был давним неприятелем Долгорукова, он и в Астрахани, верно, проволокитился, как в Польше. В военном деле необходима упреждающая жестокость… Хоть старика и было жаль, князь не скрывал злорадного презрения к нему. Еще известно, что с казаками шел воевода Львов. Изменник? Верилось с трудом.

Ордин-Нащокин слушал сетования князя вполуха. Он больше пострадал от Разина: сгорел «Орел»!

Первый русский корабль, построенный по иноземным чертежам, не дошел до Хвалынского моря. Капитан Бутлер с частью команды едва сбежал из Астрахани в Персию. Кто подпалил «Орел», когда уже и Астрахань была взята, стрельба забыта, неизвестно. «Можно подумать, — желчно заключал Ордин-Нащокин, — что сами злые силы русского народа противятся благим нововведениям властей».

Неожиданную, но, возможно, верную мысль высказал дьяк Иван Семенович Горохов. С уходом Нащокина он не надеялся удержаться на своем посту, поэтому высказывался без осторожности: «У нас даже благое стараются ввести насильством, сверху. Флот нужен торговым людям. Пущай они его и строят на свои деньги. И берегут. А так… Чужое, государево, не жаль. Небось астраханские купчины сами и подпалили нашего «Орла», дабы казна у них персидской торговли не отбила».

Все может быть. Никто не знал, что делается в Астрахани. Кто-то водил руками поджигателей.

Не бог ли Маозей?

Как раз в тот год бывший учитель царевича Алексея Симеон Полоцкий готовил к печати и читал друзьям новую книгу — «Венец веры кафолической». Она привлекала внимание неожиданностью, а то и двусмысленностью поставленных вопросов. Воскреснут ли, к примеру, мертвые со всеми волосами и ногтями, отросшими при жизни? Да, отвечает автор, но их будет ровно столько, сколь нужно для украшения плоти.

Среди подобных рассуждений, способных смутить читателя, автор неожиданно указал на главную опасность, угрожавшую России. Антихрист — это совершенный человек высоких умственных способностей, направленных на злое. Он по пришествии введет поклонение Маозею, богу силы и успеха.

Успех и сила, богачество по умственным способностям, а не по знатности, были мечтанием всякого умелого и работящего посадского и мужика. Из тех, что по примеру лысковцев брали у своего боярина сотни и тысячи взаймы. И отдавали, страдники!

Бог Маозей, успех и сила по умственным способностям… Жизнь без приписки к помещикам и черным слободам, повольный торг с умеренными пошлинами и равные права с дворянами. Дай богу Маозею волю, дворянство не удержится у власти. Осознавал ли Полоцкий, как верно он уловил то, что слышали русские люди в пока еще далеких, едва донесшихся с низовьев Волги, призывах Разина?

Служилых призывали явиться не в Москву, а прямо к месту будущих боев — к Тамбову и Симбирску. Пошла работать бумажная машина военного призыва. В уезды выехали посыльщики со строгими грамотами, к шестому августа в их списке насчитывались уже десятки имен, подьячие Разрядного приказа работали в поту и страхе. Нрав князя Долгорукова был им известен.

Никто не знал, куда из Астрахани двинется многотысячное войско Разина. В грамотах первой половины августа преобладали распоряжения об укреплении Тамбова. Понятная растерянность воронежского воеводы звучала в многочисленных «отписках»: «И о том, что ты, великий государь, укажешь мне, холопу твоему, чтобы в приход неприятельских людей под городом Воронежем за худобою и малолюдством и без воды какова дурна не учинилось, и мне, холопу твоему, в том от тебя в опале не быть…» Борис Бухвостов одинаково боялся опалы государя и прихода Разина. Он был уверен, что воронежцы откроют ворота казакам.

У князя Долгорукова были товарищи — воеводы Щербатов и Леонтьев. Трудился полковой дьяк Михайлов. Однако Юрий Алексеевич давно усвоил, что, если сам не проследишь хотя бы за заказом боевых знамен, в неразберихе сборов о них забудут. Так, кстати, и случилось: только в начале октября, когда полки начали боевые действия, была составлена бумага: «Живописцу написать прапор 5 аршин и на нем травы золотом и серебром, да 4 прапора по 15 аршин, на них золота и серебра солнцы, месяцы и звезды для полка Юрия Алексеевича Долгорукова…»

Уму непостижимо, сколько сразу потребовалось разнообразных вещей для снаряжения войска. Сколько людей пришлось привлечь для неотложных хозяйственных забот. Дворяне должны были являться с припасом и своим оружием, но полки нового строя нуждались в полном снаряжении. В глазах рябило от списков «сколько чего для полкового снаряжения надобно»: ризы и богослужебные книги, непременно новые, воск, фитили, шатры, сундук с лекарствами, сукно на стол, ножные кандалы, бумага, хомуты, шлеи… Чем старше полководец, тем тяжелее поднимать громаду войска, внушать ответственность и страх множеству подчиненных ему, по большей части нерадивых людей. Князь Юрий Алексеевич устал и на прощальный прием к царю двадцать восьмого августа явился не в лучшем виде.

К этому времени из донесения стрельца Алексинца стало известно, что Разин движется на север. Государь выглядел озабоченным всерьез. На юге отпадала от Москвы целая страна: Дон, низовья Волги и, надо полагать, Яик. Везде господствовал казачий вольный круг. В соседстве с Украиной, где гетман Дорошенко заигрывал с турками, а запорожский кошевой Серко уже сносился с Разиным, рождалось какое-то военное сообщество нового вида, едва не государство. По сообщениям Алексинца и воевод, захваченное на Волге имущество и оружие шло на Дон, а казаки в прелестных письмах призывались не только к Степану Тимофеевичу, но и в Черкасск. Получалось, что все Донское войско молчаливо поддерживает Разина, Москву же кормит лживыми отписками. Еще и то заботило царя, что говорил Алексинец об Астрахани: «А боярская-де жена и всяких начальных людей жены все живы, и никово с тех жен он, Стенька, не бил, и у митрополита-де он, Стенька, был почесту»,

— Мне в ум нейдет, как митрополит Иосиф с вором за одним столом сидит, — жалобно возмущался государь. — И, видно, крепкий в Астрахани порядок заведен. Что он за человек, Стенька?

— Его Иван Горохов знает, — подсовывал любимца Ордин-Нащокин.

После того как за калмыцкое посольство Иван Семенович Горохов получил сторублевую шубу и серебряный кубок, Алексей Михайлович его запомнил. В последнее время Горохов стал угрюм, и хмуро, без преданного сияния в глазах, ответил государю: