А. Куприн - Зоркое око

«Что же они еще тянут?..»

Юдин наклоняется ко мне, шепчет:

— Ну как, Павел Николаевич. . Поедете второй раз на

Памир?

Второй раз?.. Вопрос так нелеп, что я не могу удержать улыбки.

— Отчего ж? Поеду.. если выберемся.. А не выберемся, то ехать некому будет!

Я мысленно десять раз повторяю вопрос. Мне неловко перед собой, оттого что мне очень смешно. Придумал, что спросить! Такая нелепость!.

Варится мясо. Все то же. Сидят, тараторят, не обращая внимания на нас.

Едят мясо – черпают его из темной гущи котла. В руках деревянные (ручки приделаны сбоку) ладьевидные ложки.

Разрывают мясо руками. . Протягивают нам по куску. «Вот, значит, как у них бывает. . Сначала кормят!. » Разрываю мясо руками, ем и удивляюсь будничности происходящего и тому, что вот могу есть. Мясо без всяких приправ, даже без соли, но ем с появившимся наперекор всему аппетитом.

Потом озираюсь: «Ну что же?.. Сейчас, что ли?..»

Скорчив защитные, всем видные улыбки, мы с Юдиным перешепнулись:

— В последний момент – побежим...

— Вниз?

— Да...

Тахтарбай говорит Зауэрману: – Идем.

Молча встает старик, молча пробирается к выходу. Я

обращаюсь к Зауэрману:

— На всякий случай. . Мой адрес: Ленинград, Садовая, восемь. .

— Хорошо. – Зауэрман уходит за полог, в ночь...

Время словно остановилось. . Как далеко мы от наших родных! Не раньше чем через месяц узнают они обо всем. .

Басмачи постепенно расходятся. В юрте осталось человек десять. Пламя очага, умирая, краснеет. В дыму, наверху, – звезды. Жена Тахтарбая перебирает шкуры и одеяла.

Юрта готовится ко сну. На грязные лохмотья ложимся и мы

– рядком, чтобы было теплее. . Вплотную к нам располагаются басмачи. Один привалился к моей спине, горячо дышит в затылок, и меня мутит от дурного запаха. Тахтарбай ложится поперек – впритык к нашим головам. Мы –

в каре смрадных тел. Нас едят вши... «Значит – ночью?.. А!

Все равно... Лучше спать!..»

Мы засыпаем крепко и безмятежно.

7

Ночь и густая тьма. Ночь и движение в кишащей телами юрте. Ночь и басмаческий крик: «Э-ээ... о-эээ». Ночь, и кто-то яростно дернул меня за шею.

Мы разом проснулись: Юдин и я. Разом ошалело вскочили... Холод и тьма. Кто-то чиркает спичками; учащается говор, и в блеске коротких спичечных молний – лица надевающих ичиги и мохнатые шапки басмачей. А. . Закирбай!.. Он не смотрит на нас... Приехал!

Нас выводят.

«Вот оно... Гады, почему ночью?..» И до боли захотелось увидеть солнце.. еще хоть раз – солнце!.

Нас выводят. Сейчас – скачок в сторону, в ночь... Живо работает воображение: крики, суматоха, выстрелы, а мы –

от куста к кусту, задыхаясь, перебежкой, бегом... Кулаки налились свинцом, тяжелы. . Хватит, чтоб раздробить лицо того первого, кто обнаружит меня. Но нельзя ошибиться, надо выбрать именно ту, все решающую секунду.. Ни раньше, ни позже... Ночь... Холод... Ледяной холод травы пробирается по телу все выше. Нас ведут. .

ГЛАВА ПЯТАЯ

БАНДА УХОДИТ В КАШГАРИЮ

1

Что же произошло?

Такова уж басмаческая натура. Нет никого наглее, алчней и кровожадней басмача, когда он не сомневается в своей удаче, когда его фантазия торжествует; и никого нет трусливее, растеряннее басмача при первой же его мысли о неудаче. В трусости тонет даже его всегдашняя изощренная хитрость, и тогда он бежит, бежит без оглядки, хотя бы опасность была за сто километров от него.

Опрометью, задыхаясь, прискакал Закирбай в кочевку с вестью о появлении кзыл-аскеров. Бежать, бежать скорей!..

Через Алайский хребет, сквозь снега, в Кашгарию!

Когда нас вывели из юрты, когда мы увидели Закирбая, мы не сомневались, что нас выводят кончать. Но нас ввели в другую юрту и сначала ничего нам не объявили. Потом подбежал испуганный Умраллы, и, забрызгивая нас слюной, наспех объяснил происходящее, и тут же припал к нам с жалкими просьбами защитить его, когда явятся кзыл-аскеры. Еще не веря своим ушам, мы обещали ему защиту. И тут присел на корточки Закирбай и, хлопая нас по плечу, льстиво заглядывая в глаза Юдину, торопливо забормотал. Он друг наш, он прекраснейший человек, он нас вывез из банды тогда, и вот мы живы еще и сейчас. Это он сделал так, он наш спаситель.

— Дай мне бумажку, чтоб я мог показать ее кзыл-аскерам. Напиши, что я спас тебя и твоих товарищей.

Ведь я же спас!

И Юдин вполне резонно ответил:

— Зачем же бумажка? Если ты действительно хочешь спасти нас, если мы останемся живы и придут кзыл-аскеры, мы скажем им, что живы благодаря тебе.

Тогда растерянным, испуганным голосом Закирбай возразил Юдину:

— А я не знаю, останетесь ли вы живы? Нет, ты лучше сейчас дай мне бумажку.

И Юдин уже требовательным тоном сказал:

— Ты спаси нас, ты сам передай нас кзыл-аскерам, и мы обещаем тебе, что они с тобой не сделают ничего... А что я буду писать бумажки?

Идем в густой арче, продираемся сквозь кусты. Идущий впереди басмач останавливает меня, развьючивает своего яка, потом – моего. Слева – обрыв. Басмач сбрасывает под обрыв вьюки, сам лезет за ними: там яма, прикрытая ветвями арчи, хворостом. В эту яму летят вьюки и с остальных яков.

С порожними яками возвращаемся вниз. Здесь догорают костры. Уже почти рассвело. Басмачи растаскивают барахло, закидывают его в кусты, прячут под камни, куда придется. Котлы, ленчики34 лишних седел, ведра, ребра юрт, посуда.. Торопятся: некогда спрятать получше. А

всего не поднять на оставшихся яках и лошадях. Люди тянутся, тянутся вверх верхом и пешком. Это уже пришедшие с той кочевки, где мы провели первую ночь, – вся родня Закирбая и Суфи-бека.

34 Ленчик – деревянная или металлическая основа седла.

А когда все ушли, мы оказались одни и поняли, что нас не уводят с собой. Было непонятно, почему не уводят. С

нами остались немногие: Закирбай, Тахтарбай, Умраллы, еще пять-шесть басмачей. На маленькой лужайке, как воспоминание об ушедшей кочевке, – зола костров, круги примятой исчезнувшими юртами травы, навоз и овечий помет да обрывки тряпок.

Мы остались одни и не знали, что лучше: попытаться бежать или довериться Закирбаю?

Трусливый и расчетливый Закирбай мог действительно прийти к решению передать нас невредимыми красноармейцам и тем обеспечить себе прощение. Если так, бежать нам не следует. Закирбай немедленно разделался бы с нами. А на удачу рассчитывать не приходится. Зауэрман еле ходит, а бросить его мы не можем, конечно. Внизу –

цепочка сторожевых всадников. По первому зову Закирбая басмачи кинутся за нами и пошлют нам вдогонку пули..

Конечно, сейчас нам бежать нельзя. Но надежны ли обещания Закирбая? И не захотят ли другие басмачи, уходя от красноармейцев, прикончить нас?

Вокруг – беспредельная тишина, в которой тают весеннее чириканье птиц, звонкий шелест прозрачного недремлющего ручья, жужжание крупных полевых мух. Вокруг – нежная зелень подснежных альпийских трав, вершины, утонувшие в небе зубцами, пиками, башнями: нагроможденные над нами скаты, блещущие гранями снега...