А. Куприн - Зоркое око

И солнце – еще скрытое за ближайшей стеной, но уже бросившее в мир лучи, как опаловые лепестки невиданных цветов. А внизу, по лощине, куда мы смотрим так напряженно, видна панорама хребтов. Вот первые – округлые,

низкие, они пестры расцветкою тени – красные, зеленые, фиолетовые. А дальше над ними нежнейшие розовые снега: это дальний Кичик-Алайский хребет.

Мы притаились, каждый за кустом. Мы ждем появления красноармейцев. Мы глядим вниз. Вот вдоль ручья –

тропка по узкой лощине, она входит в кусты, вот дальше, ниже – выбирается, извиваясь, на рыжий холм и исчезает за поворотом. Оттуда появятся всадники. Если красноармейцы, значит, мы спасены. Если не они, значит – смерть.

Расчет у нас прост. Банда, главное ядро банды, побежит от приближающегося отряда. Большую дорогу банда не выберет – слишком легко было бы ее настичь. . Значит, пойдет по неизвестным ущельям, вот по этому, где сейчас мы.

Пусть даже по пятам банды мчится отряд, пусть в получасе дистанции, но, ворвавшись сюда и обнаружив нас, банда неминуемо нас искрошит.

Мы переползаем от куста к кусту. Мы делимся кусками лепешки, которую успели стянуть в юрте. Бежать нам кажется сейчас самым простым и легким. Трудно оставаться в неподвижности. Но Юдин все-таки уверен, что нужно еще выжидать. И мы остаемся на месте.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГДЕ ЖЕ КРАСНОАРМЕЙСКИЙ ОТРЯД

1

Шесть пограничников под начальством узбека Касимова отстреливались до ночи. Семь мужчин и одна женщина отстояли заставу. Ночью прибыло подкрепление:

пятьдесят сабель при двух пулеметах. Только три пулеметных диска понадобилось, чтобы басмачи разбежались.

В этот день мы томились в юрте Тахтарбая. Тахтарбай соврал и нам, и своим, что Суфи-Курган взят. А Закирбай прямо от заставы ночью примчался в свою кочевку, поднял панику, погнал родичей в Кашгарию.

Все это узнали мы позже. Позже узнали и о том, что прибывший на заставу отряд в погоню за басмачами не выходил, были на то причины. А мы в кустах арчи напрасно ждали его появления.

2

Фанатик? Нет. Сорвиголова? Тоже нет. В бабьем, курдючном лице Закирбая запечатлены алчность, хитрость, коварство и лицемерие торгаша.

Во время нападения на нас Закирбай не возил оружия сам – свою винтовку он передавал молодежи. Ни одного приказания он не бросил в толпу, ни одного сигнала не подал: он командовал исподтишка, через других, через тех, кто не умеет рассчитывать. Он подзуживал самых фанатичных, легко возбудимых. Все видели: он даже в грабеже пытался соблюсти порядок, зная, конечно, что озверелую, им же спровоцированную молодежь уже ничто удержать не может. Он сразу взял Юдина на круп своей лошади, чтобы заложник был у него, а не у кого-либо другого. Все это – ради неясного будущего, на всякий случай.. Чтобы при неудаче иметь оправданий больше, чем кто-либо другой из банды.

Он держал нас в своей кочевке, но в юрте брата, и через брата послал приказание зарезать нас, когда рассчитывал, что Суфи-Курган будет взят. Ложную, для разжигания басмаческого пыла, весть о взятии заставы он распространил устами своего брата.. чтобы при случае гнев сородичей обрушился не на него.

Он первый струсил до пяток, когда затрещали пулеметы с заставы, первый погнал свою кочевку в Кашгарию и –

возбудитель, организатор и главарь банды – первый изменил банде, тайно от всех решив сыграть на нашем спасении. Какая безмерная трусость мутнила его глаза, когда он, виляя перед нами и перед своими, не зная еще, что ему выгоднее: спасти нас или прикончить, давал обещания приехавшему куртагатинцу и тут же обзывал его «дурным басмачом», желая показать, что сам он – душою чист и вовсе даже не басмач!

Закирбай опять просит бумажку; кзыл-аскеры придут, будут убивать, а он нас спас, он «хороший человек», надо бумажку. Мы переглядываемся, смеемся. А! Дадим, а то он еще напакостит! Из-за пазухи Закирбая услужливо выползли карандаш и измятый листок. Юдин разминает его.

На одной стороне – настуканные пишущей машинкой лиловые строчки. . Юдин передергивается, но молчит. Этот клочок из единственного экземпляра его отчета по экспедиции прошлого года. Закирбай подставляет спину, но карандаш все-таки продавливает бумагу.

«Свидетельствуем, что Закирбай вывез нас из банды, напавшей на экспедицию 22 мая и убившей топографа

Бойе, держал нас у себя и передал на поруки Джирону из

Ак-Босоги.

Записка составлена в момент отправления с Джиро-

ном в Ак-Босогу, от места кочевки Закирбая. .»

Юдин размышляет.

— Павел Николаевич, какое сегодня число? Двадцать пятое?

Я соображаю, перебираю в уме ночи и дни.

— Нет, по-моему... двадцать четвертое.. (Я не очень уверен в моих расчетах.)

— Да нет же.. вы путаете.. двадцать пятое... Начинаем вместе высчитывать. Выходит – двадцать четвертое.

Только третий день, а мы уже путаем даты!. Юдин дописывает.

«24 мая 1930 года. Начальник Памирской геологической

партии Г. Юдин.

Сотрудник Памирской геологической партии.. »

Подписываюсь. За мной выводит фамилию Зауэрман.

Закирбай поспешно, словно опасаясь, что мы передумаем, прячет записку за пазуху.

. .А если только по этой записке узнают о нашей судьбе? Мы ехали снова. Подо мной ходили ребра и острый хребет неоседланной лошаденки. Мускулы моих ног одеревенели, и я, сжимая бока лошади, вовсе не ощущал боли.

Мы доехали до спуска в реку Гульчинку. До места нападения на нас оставалось полтора километра.

— Стой! – сказал Закирбай. – Дальше не поедем. Там басмачи.

Мы спешились на открытой лужайке, сели на камни и смотрели на широкие пространства зеленых холмов. Об отряде мы уже забыли и думать. Мы ждали Джирона. Его не было, и мы написали еще одну записку. Ее взялся доставить на заставу один из киргизов.

— Он бедняк, и он не был в банде. Ему можно ехать на заставу, никто не тронет его, – сказал Закирбай.

Записка гласила:

«Начальнику погранзаставы Суфи-Курган.

Движемся по направлению к заставе. Есть убитые.

Нам взялся содействовать Закирбай.

Просим сообщить степень безопасности пути до за-

ставы. Юдин, Лукницкий, Зауэрман.

24 мая 1930 года».

Гонец уехал. Мы сидели и ждали, ждали, собственно, неизвестно чего. Вглядывались в ложе реки, которое было под нами и уходило на север – к заставе. В ложе реки появился всадник. У меня отличное зрение, но и я не мог его различить, а Закирбай сказал:

— Джирон приехал.

Джирон ехал шагом. Мы кинулись к нему.

— Ну что?

— Кзыл-аскеров нет. Не видал, не знаю. Хотел на заставу ехать – лошадь устала. Поехал назад.

Все! Записку Джирон передал второму нашему посланцу, которого встретил в пути.