Валерий Старовойтов - Возмездие [Повесть и рассказы]

— Черемухов?! — От мужа несло рыбой и перегаром; позывы рвоты подкатили к горлу, и Маша с силой укусила за палец супруга, тот взвыл, отпустив женщину. Она метнулась в сени; муж в один прыжок догнал её и стал пинать сапогами безвольное тело, потом крепко поцеловал в разбитые губы и вышел, бормоча:

— Понятно, для чего Усков на остров подался, «свои уши» доложили давеча, что народец подбивать начал на бунт против советской власти, комендант липовый, но мы еще посмотрим, кто кого! На «Черемухах» союзников ищет среди кулаков, бежавших от меня!

На улице шел дождь. Малышкин, видя, как жена с трудом пытается подняться с пола, выматерился, сорвал брезентовый плащ с гвоздя и крикнул в хату:

— Убью, сучка, а ухажера твоего скоро прилюдно хлопнут. В район я, через неделю, другую, жди. Любить тебя опосля буду слаще Гришки твоего! А на остров за ним рванешь, сгинешь в топи, так что выбирай!

Через час телега с лежащим в ней бывшим комендантом Крыловки и возницей, верным ему человеком, покатилась под горку в сторону районного центра с красивым названием Парбиг, что с кельтского языка означает «крутояржная река».

Моросил собрат осеннего дождика из туч, полчищами зависшими над тайгой. Старик Шевелев поднялся с кряжистого пня, подошел к заросшему мхом тополю, долго шарил по нему костистыми руками, облепленными мошкарой, а затем указал шестом направление их долгого пути по болоту. Усков понял проводника, потому что лишайник растет больше на северной стороне нижней части стволов деревьев, а ошибиться в сторонах света нельзя, таких ошибок тайга не прощает никогда, об этом путники знали не понаслышке. С ранней зари шли они след в след по тропе, ведомой только зверью да избранным охотникам. В период короткого отдыха Шевелев возносил руки к небу, бормотал молитвы, и снова трогались на север. Неожиданно дед присел за корягу, махнув рукой Грине, чтобы тот тоже затаился. Проваливаясь в грязь, «уф-фая» и крутя бурой башкой, молодой медведь шел им навстречу той же тропой с подветренной стороны. Григорий протянул руку к голенищу за пистолетом, но старик неожиданно смахнул со спины котомку и подбросил её вверх…

Медведь резво повернулся и пустился наутек, обдав желтым поносом болотистые кочки. Дед рассмеялся беззубым ртом:

— Все равно поклажа с сухарями мокрая, а «пестун» вот повеселил нас, обосрамшись-то! Теперь без остановки чесать будет куды с добром! Вон, обгоревшую кедерку видишь? — Старик обернулся и показал шестом в сторону обугленного дерева. — Молния в неё шандарахнула. Особливо внимательный будь, в трясину ступаем. Она, как хищник, живое в себя засасывает, а мертвое не трогает!

— А почему так? — Григорий почувствовал, что почва под ногами изменилась. Она при каждом шаге вздрагивала и колыхалась.

— Это места, где хляби небесные соединяются с бездной земной, я так думаю про такие болота. Строго по моим следам иди, ухнешь, мне тебя не вытащить!

После полудня изможденные путники повалились на твердую землю у самой обгорелой кедры, выросшей на глинистом полуострове, уходящем склоном к полноводной реке. Ребристая дорожка от берега в лучах заходящего солнца бежала к её середине, где длинной косой протянулся остров, утопая в зелени ранета и черемухи.

— Красота! — Усков вытянул натруженные ноги. — Полагаю, что добрались?

— На все воля Божья! — Дед встал на колени и начал молиться.

Григорий спустился к реке. Он видел, что от острова быстро пошла в их сторону большая лодка с вооруженными людьми. «Точно, охраняют свои владения, молодцы!»

Рыбацкая лодка с четырьмя гребцами и кормчим, молодым парнем с винтовкой в руках, встала метрах в двадцати от берега по команде: «Весла! Правое на воду, левое табань».

«Чтобы не сносило для целевой стрельбы», — догадался Усков и попытался подняться.

— Сидеть, руки за голову! — Ствол поднялся на уровень плеча кормчего. — Кто и откуда, зачем пожаловали?

— Дело есть до старосты вашего Глазычева Ильи Прокопьевича. Я комендант Крыловского поселения, а проводник — старик Шевелев, тесть старосты! Так что ты, мил человек, ружье-то убери!

Усков встал и пошел в воду, а потом в три взмаха доплыл и оказался у борта, протянув руку. Парень отложил винтовку и с помощью гребцов помог взобраться пловцу в лодку. Отжимая рубаху за борт, Григорий громко сказал, чтобы все слышали:

— Старик по уговору меня на берегу ждать будет. Не вернусь по вашей милости, он сюда чекистов приведет, с зятьком-то у него нелады, вам это надо?

— За советскую власть агитировать собрался, ну-ну! — Кормчий усмехнулся. — У Глазычевых с ней свои счеты, так что, может, к берегу повернуть, пока не поздно?

— А ты, как я понимаю, внук Шевелева, значит, Петр! Дал бы закурить что ли?

— Не курю, а что я внук старосты, так ты это верно приметил, гражданин начальник. Если бы не дед, кормил бы ты сейчас у меня налимов, их много нынче тут!

— Да ладно, я тоже не из пугливых, к батьке у меня дело, как раз наоборот — агитировать вас против Советов выступить!

Лодка плавно вошла в камыши, за которыми виднелась дощатая лестница, уходящая по крутому яру к деревне на острове.

Вечеряли с кряжистым мужиком в большой избе Глазычевых, где помимо гостя и старшего сына Ивана никого не было. Вся большая семья была отправлена в дом напротив навестить тетку, местную знахарку.

На столе стояли крынка с бражкой и чугунок с ухой, огурцы и всякая зелень с большого, ухоженного огорода.

Глазычевы, как и большинство островитян, были сосланы с Урала. Будучи вдовцом при шестерых детях, из которых старшему Ивану исполнилось двадцать, а младшей Елизавете восемь, Илья Прокопьевич сосватал единственную дочь Шевелева в Парбиге, старую, некрасивую деву, оставив старика одного. Охотясь, привел в эти места. Так и созрел план у Глазычева перебраться со всеми многочисленными родственниками подальше от советской власти. Как только уговоры вступить в колхоз закончились, и было принято решение погнать отказника Глазычева старшего в его шестьдесят пять на рудники, так выступили ночью в тридцать семей в болота под руководством тестя Шевелева. Только вот старик не смог жить в землянке старосты, больно тот лют. Дочь было жаль: «из пламя в полымя», как говорится, потому и вывел всех к Черемуховому острову с заброшенными на нем домами, где жили старообрядцы, не принявшие никоновских реформ церкви. Почувствовав свободу, дружная семья Глазычевых, вкалывая от зари до зари, поправила домишки, перестелила камышом крыши да отремонтировали печи — глины кругом с лихвой. Бабы да дети малые дикоросов на зиму собрали, так и перезимовали, чтоб заново строиться и жить. Занявшись делом, зятек всю силушку вкладывал в топор да мотыгу и дочь не трогал, а сам Шевелев у Ильи за проводника был. Зять ходил на Новониколаевский тракт менять пушнину на порох, патроны к винтовкам, которые они добыли с сыновьями, разоружив охранников обоза с продовольствием для спецпереселенцев. Муку и крупу не тронули, а винтовки взяли. После этого разбойного набега старик Шевелев окончательно ушел с острова и стал жить в Крыловке, а Илья за это время сам хорошо уже все болота знал и в проводнике больше не нуждался. Обо всем этом Ускову и рассказал самозваный начальник острова.