Валерий Старовойтов - Возмездие [Повесть и рассказы]

«Источник сообщает о том, что подкулачный сын, местный обходчик лесхоза, проживающий в деревне Иштан Томского района, в 1931 году укрывал у себя Григория Ускова, одного из руководителей контрреволюционного заговора против советской власти. Затем на протяжении длительного времени в период вплоть до сего дня, 20 апреля 1937 года, через связную — фельдшера деревенской больницы Ломову Ольгу Васильевну поддерживал связь с Усковым в Томске с целью вовлечения жителей деревни Иштан в организацию под названием „Кадетско-монархический союз“. Гражданин Сможенков предлагал вступить в данную организацию и источнику.

Число, подпись».

Милиционер убрал в полевую сумку инструкцию по выявлению врагов народа, подписанную начальником Сибирского отдела НКВД товарищем Долгих, и попросил позвонить. Вскоре на другом конце ответили, и он бойким голосом доложил:

— План выполнен, да с Иштана двое в этой организации! Служу трудовому народу!

Затянувшаяся было зима припугнула ночью морозом, но утро еще холодное, однако солнечное и веселое, разноголосицей воробьев предвещало дружную весну. На железнодорожной насыпи с ее северной стороны еще громоздились сугробы, а на южной синие проталины плели паутину ручейков. Вокзал жил по-весеннему: дворники поменяли шапки на картузы; извозчики торговались с цыганами за тулупы; да разгоряченные в давке у касс бабенки с трудом выберутся из плотных очередей и бегут на перрон, поближе к вещам, вокруг которых стаями молодых волчат шныряют повылезавшие из пакгаузов чумазые беспризорники.

Паровоз свистнул и с шумом выдохнул пар, окутав пассажиров первого вагона непроницаемым белым покрывалом. По второму пути шел маневровый, ответивший на приветствие гудком. Красноармеец Кузьмичев почувствовал болезненный удар по ноге чем-то тяжелым и тотчас услышал истошный вопль: «Вещи, мои вещи, караул!» Кузьмичев на миг замешкался, но было уже поздно. Спрыгнув с платформы, он увидел, как крупный мужик одной рукой легко вбросил чемодан в открытую дверь маневрового, а другой, выхватив наган, навел в сторону красноармейца и заорал, что есть мочи: «Не дури, сука, — пальну!» Подняв руки, Кузьмичев попятился и, прыгнув в сторону, в падении выстрелил. Пуля попала грабителю в лоб. По перрону бежала милиция, расталкивая пассажиров, за ними семенил грузный дежурный в форме железнодорожного служащего, походя натыкаясь на тюки, саквояж, мешки и прочую багажную утварь.

В кабинете бывшего купеческого особняка под портретом героя революции — председателя ВЧК — восседал за огромным столом наголо бритый, маленький и щуплый начальник местного ОГПУ. Он внимательно изучал предъявленные документы и бурчал довольно себе в роскошные усы: «Так, значится, товарищ Кузьмичев, в наше распоряжение и сразу в бой! Молодец, лихо! Надо же, аккурат в переносицу!» Затем уставился буравчиком колючих глаз в сидящего напротив молодого парня и процедил: «Кто мог рекомендовать в партию поповское отродье, ну!» И силой вдавил окурок в раскрытый рот бронзовой жабы. Кузьмичев не шелохнулся, лишь улыбнулся, отчего шрам сабельного удара сделал улыбку безобразной. «Ошибочка, товарищ начальник управления. Я с малолетства в людях, а батюшка Кузьмичев из Коларовского уезда — однофамилец».

— Да я вижу, ты не из пугливых. Это хорошо. Очень даже хорошо. Ну, фамилию мою на табличке прочитал и должность тоже, поэтому сразу без прикрас, так сказать. По физиономии, прости, разукрасила тебя на славу «контра», о чем свидетельствует еще и наградной наган, который ты давеча ловко применил. А может, это случайно, Кузьмичев?! — Хозяин кабинета поднялся, подошел к открытому окну и крикнул:

— Иван, шляпу того, последнего, в карцере возьми и подь сюды!

— В кабинет, Степан Никонорыч?!

— Да нет, к окну! Боец, давай поближе ко мне! Сейчас Вано, мой ординарец, шляпу врага народа подкинет, а ты смотри, не промахнись, а то нонче у меня план по врагам плохо выполняется, быстро в поповцы запишу, вот тогда Иван точно не промахнется. — Начальник радостно потер руки и приоткрыл створку окна. — Холодновато, весна поздняя нынче в Сибири. Да и Томь пошла, девочек своих на ледоход сводить хочу. Вот где силища прет, а, Кузьмичев?! Все крушит во имя новой жизни. Мы тоже для новой жизни служим — красный террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство! — Председатель сжал маленькие кулачки и неожиданно спросил: — Женат? Детишки?! Это хорошо, у меня тоже двое.

— Степан Никонорыч, готов! — Донеслось со двора.

— Ну, не бзди, про план это я так, к слову. Головная боль такая, скоро врубишься. А вот попадешь, можешь за семьей в Новониколаевск ехать — сразу хату дам, буржуйскую, с ванной. На счет три Ваня кидает, а ты палишь. Только учти, наган с кармана рвешь, как на вокзале. Договорились?!

Весеннее полуденное солнце ярко ударило по глазам, но стоило его лучам на мгновение споткнуться о темный фетр шляпы, Кузьмичев выстрелил от бедра и зажмурил глаза. Хитроватый Иван выбросил шляпу прямо против солнца, отчего светлячки теперь бегали, казалось, по всей голове.

— Ишь ты, попал! Сейчас покажу, Степан Никонорыч! — В кабинет влетел радостный крик ординарца.

Кузьмичев заворочался на перине: «Эх, сколько годков пролетело с того весеннего утра, сколько душ загублено, сколько раз органы перетрясали. Название меняли только пять раз». Кузьмичев вспомнил заместителя начальника отдела УНКВД по Новосибирской области Павла Коломийца, который в свое время давал ему рекомендацию в партию. Капитан написал лично наркому внутренних дел Ежову Н.И. о фактах фабрикации уголовных дел и необоснованных репрессиях. Реакция была незамедлительной. Через тридцать дней Коломиец был арестован и приговорен к двадцати годам лишения свободы.

Кровать скрипнула, супруга повернулась на бок, обнажая крупное бедро. «Ишь, как раздобрела на гэбэшных харчах. А делать-то что? Как партийный крестник Коломиец, борец за правду, мать его, писульки в Москву направлять или бросить наган и уйти?! Куда? А квартира! Давно сопли морозил по гнилушкам, да землянкам? Сам — да и хрен бы с ним, но ведь семья».

Чем больше размышлял Кузьмичев о роли своей профессии палача, или «Чистильщика», как его звали в конторе, тем горше становилось на душе. В воспаленной от бессонницы голове бродили мысли и расползались. Вспомнились слова секретаря райкома партии, когда после расстрела, как обычно выпивали, и он рассказывал про французскую революцию. «У Робеспьера мы находим узкий, но честный взгляд на насилие, свойственный и Владимиру Ильичу». А далее секретарь цитировал вождя и наливал из четверти в граненые стаканы самогон рядом сидящим товарищам: «Без жесточайшего революционного террора быть победителем невозможно». Всех руководителей, которым предоставлялось «право» штамповать зловещие приговоры, Кузьмичев знал лично. Они же всегда были и гостями щедрого секретаря. Это были начальник управления НКВД и прокурор. Слова про Робеспьера и его соратников зацепили настолько, что Кузьмичев просил дочь принести из библиотеки книжку про якобинцев, которые свою революцию тоже красным террором защищали, но, оказывается, всю иностранную литературу по распоряжению Степана Никонорыча изъяли из библиотечных фондов школ, а до университета семиклассница не доросла. Приказ министра просвещения товарища Бубнова пришел с резолюцией самого наркома НКВД товарища Ягоды: «Университеты не трогать», но туда Кузьмичев и сам не ходок. Арестовывали одного профессора прямо на кафедре, так там столько книжищ, что голова кругом. А как спросить у образованного человека, что надо, если и сам толком не знаешь?