Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Павел Георгиевич не очень любил Короленко. Но, услышав за дверью кают-компании на «Васильке» эту повесть в устах девочки, невольно остановился.

— «А после баба умерла, — читала Надя. — Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете... А купец увидел, что ему нужда, и дал только по десяти копеек. А старуха лежала одна в нетопленной, мерзлой избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже больше».

А когда Надя дочитала до того места, где говорилось о том, как старый Тойон сказал Макару: «Погоди, барахсан. Ты не на земле. Здесь и для тебя найдется правда!» — что-то дрогнуло в сердце Курбатова.

Он вдруг почувствовал тогда в горле стеснение. И, взволнованный, быстро ушел с «Василька»...

Темнело.

И море, могучее, бескрайнее, беспокойно шумело. «Владивосток» поднимался на волне и снова падал, и в иллюминаторе то чернели берега, то виднелся край неба, охваченный вечерней холодной зарей. Иногда дверь в кают-компанию раскрывалась, входил матрос из команды; ветер врывался своевольно, обдавая всех свежим запахом моря, и еще явственней тогда слышался ропот тяжелых волн и гул тайги, спускавшейся к морю с угрюмых гор.

Всю прелесть и очарование жизни поняла Надя, когда после окончания института целый год провела дома.

Летом 1913 года она ездила на пароходе с матерью в окружной город на выставку, посвященную трехсотлетию дома Романовых. Когда Надя вернулась в свой городок, уже близилась осень и надо было готовиться к началу учебного года. Восьмой педагогический класс Надя кончала в своем городке.

С наслаждением она покупала учебники, общие тетради, новый перочинный ножик, перья, перламутровую ручку и разные другие милые мелочи, которые дома приобретали неизъяснимую прелесть.

Портной-китаец сшил новую форму. Правда, она была строгая, юбка со «сборами», но это не огорчало Надю. Мама купила ей зимнюю из черного мятого плюша шубку, черную меховую шапочку и большую, как у взрослых, муфту без шнурка. Особенно же радовали серые шведские перчатки и хорошенькие калошки, опушенные черным барашком, с белой маркой «Богатырь».

Наде хотелось, чтобы поскорее выпал первый снег, чтобы можно было надеть все эти новенькие и еще пахнущие магазином вещи и погулять по первопутку, когда крупные лохматые снежинки не спеша падают, как мотыльки, вьются вокруг уличных фонарей, висят на выбившихся прядях волос и даже пытаются по пути отдохнуть на холодной румяной щеке и не тают.

С волнением и радостью ждала Надя занятий.

Было в ее характере одно свойство: если она в чем-либо успевала, ей это казалось пустяком. А если она чего-либо не знала или не умела, что знают или умеют подружки, она удивлялась их способностям, сама стремилась постигнуть эту мудрость, а усвоив, вновь не придавала этому никакой цены.

Свои успехи в институте она объясняла невзыскательностью учителей.

Здесь же, в гимназии, все было иначе. Интересные, «из новых» талантливые учителя — с высшим образованием. И какие же это замечательные учителя! Например, технолог, математик Александр Михайлович. Невысокого роста, с маленькими и умными, как у слона, глазами, он пожимал плечами, когда ему жаловались на нерадивых учениц. В самой обыкновенной девочке он умел найти хоть какую-нибудь способность. Он не только умел находить интересное в людях, но умел и рассказать, что же именно в них интересно.

— В жизни, — говорил он на заседаниях педагогического совета, защищая своих учениц, — уроды и глупцы встречаются столь же редко, как гении и красавцы. Что-нибудь да есть любопытное в каждом молодом существе: дети вовсе не глупы, они только неопытны. Не старайтесь искоренять в них дурное, а наполняйте их души хорошим, — повторял он слова Белинского. — Если сильный знает урок, это еще не заслуга учителя, а вот если слабый понял, что́ ему следовало понять, это уж и гордость и радость учителя.

У него в классе всегда присутствовали милые гости: тишина и внимание. Не потому ли, что, как истый мудрец, он имел доверие к юности: и уважал юность, если она прилежно училась, и был снисходителен к ее шалостям.

Уроки он спрашивал по-своему. Задачи придумывал сам или выискивал в старинных китайских задачниках.

Бывало, ходит по классу в коротенькой черной диагоналевой тужурке, слегка присыпанной на бортах табаком, который он по рассеянности забыл стряхнуть в курительной. Ботинки «с ушами» тоже не всегда застегнуты и немного колышутся при ходьбе.

Но никто из учениц не обращает на это внимания. Александра Михайловича уважали все: и те, кому природа щедро отпустила свои дары, и те, к кому она была скупа.

— Нуте-с, барышня! — скажет на уроке Александр Михайлович и хитровато прищурит маленькие глаза. — У вас, конечно, есть воображение. Вот и представьте себе небольшой квадратный пруд. Стороны его известны. А в центре — тростник. Если верхушку тростника склонить и притянуть к берегу, она коснется края пруда. Тростник возвышается над поверхностью воды на один фут. Потрудитесь определить глубину пруда... Да вы мелок-то не берите! Он вам совсем не нужен. Вы только постарайтесь увидеть все, ну будто наяву.

И как же лучились его глаза, если девочка, нахмурив лоб, вдруг догадывалась, что учитель проверяет, поняла ли она теорему Пифагора.

— Молодец, барышня! Уважаю. Можете с полным правом щеголять в коричневых ботинках. Так и скажите своему папаше.

И девочка, румяная, гордая похвалой такого учителя, возвращалась к своей парте и садилась на место.

Надя училась с увлечением. И все-таки даже восьмой класс казался ей недостаточно серьезным. Зато Петербург и Высшие курсы, куда мать решила ее отправить, представлялись тем более невозможной, недостижимой мечтой.

Не верилось, что она, ничем не замечательная девушка, сможет там учиться и слушать лекции знаменитых профессоров.

Некоторые имена ученых были ей знакомы по учебникам. Но думать, что эти ученые тоже живут, как и все прочие люди, было немыслимо.

Сияющим огромным медным шаром рисовался ей Петербург.

С замиранием сердца брала она словарь Брокгауза и Ефрона, изучала план великой столицы, всматривалась в фотографии редакторов и составителей замечательного словаря. Вглядывалась в лица профессоров. Но плохие, скучные фотографии, как дешевые лубочные иконы, отнюдь не походили на живых людей.

В городке уже часто встречались студенты. Они приезжали летом на практику или, как прежде говорили, на кондиции, но не было еще ни одной девушки, которая из городка собиралась бы ехать учиться в Петербург.

Случилось, что осенью из округа назначили в гимназию молодую учительницу преподавать литературу в старших классах.