Рувим Фраерман - Золотой Василёк

У Курбатовых собралось большое общество, когда Екатерина Николаевна и Надя вошли в нарядную, залитую светом столовую. Большой стол «покоем» сверкал серебром, хрусталем и цветами. Гости рассаживались, отыскивая свои места по крошечным карточкам, воткнутым в высокие вазочки с живыми фиалками. Удивительно было видеть зимой в этих снежных краях свежие наивные фиалки и вазы с ландышами и сиренью из собственной теплицы Курбатова.

Надя не хотела идти в столовую и осталась в гостиной. Прелестный хотанский ковер украшал комнату. Блестящий, шелковистый, он был заткан тремя восьмиугольниками на зеленом поле. Бросались в глаза стилизованные цветы лотоса и мистический китайский знак: монограмма в круге — «чеу», — означающая счастье и долголетие.

Такие же символы Надя видела и на дорогих фарфоровых вазах в углах комнаты со стилизованным изображением летучей мыши, название которой, «фо», совпадало с китайским словом, обозначающим счастье.

«Как много счастья! — подумала Надя. — Но в самом ли деле в этом доме-дворце витает дух настоящего счастья?»

Надя подошла к ореховому пианино и взяла с его крышки красивую папку. Но это были не ноты, а роскошный путеводитель по музеям Флоренции.

Машинально перелистывала Надя альбом, бегло мелькая глазами по знаменитым названиям: «Баптистерий», «Сан-Джованни Баттиста».

Великий Данте восторгался баптистерием, воспевал его в своей «Комедии», называл «мио бель Санто-Джованни» и мечтал быть в нем увенчанным лаврами.

Глаза Нади рассеянно блуждали по прекрасно выполненным фотографиям, и она с усилием заставляла себя читать подписи: «Санта Кроче», «Памятник Данте»... «День» и «Ночь»... Как вдруг в изумлении увидела группу поющих детей.

Это были знаменитые барельефы с органных трибун (канторий) Флорентийского собора, предназначенных для певцов и музыкантов, художника XV века Луки делла Роббиа.

«Замечательная группа певцов Луки делла Роббиа, — читала Надя подпись под иллюстрацией. — Так и кажется, что слышишь их пение и по выражению их лиц различаешь, кто бас, а кто дискант или альт».

Надя так увлеклась, что даже забылась. Какой-то отдаленно знакомый голос, словно во сне, окликнул ее:

— Надя! Что же вы уединились?

Это был Курбатов.

Надя вздрогнула от неожиданности и, все так же не поднимая глаз от альбома, поблагодарила Курбатова.

— Не беспокойтесь! Я жду девочек. Они сейчас выйдут. Или лучше я сама пойду к ним. — И, взяв альбом, она быстро вышла из гостиной.

Перед большим зеркалом Люда поправляла Мане бант в прическе. А Лиза сидела на маленькой розовой козетке и смотрела, как ловко пальцы Люды втыкают невидимки, поддерживая прямые и слишком сухие волосы Мани. Светлое платье Люды красиво оттеняло ее черные волосы и сверкающие глаза. Маня и Лиза были в формах, только без передников.

— А ты, Надюша, тоже в форме! — заметила Люда.

— Как обычно, — улыбаясь, сказала Надя, все еще рассматривая альбом.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша! — сказала Лиза.

— А что мы будем делать? — спросила Надя подружек. — К столу идти не хочется.

— Будем танцевать, — предложила Люда. — Папочка пригласил хорошего тапера из иллюзиона. Он может без устали играть.

Звуки музыки привлекли в зал молодежь. Начались танцы, и Надя не заметила, как прошло два часа. И даже удивилась, когда горничная объявила, что за барышней Надеждой Алексеевной пришли, домой идти.

— Как — домой! Екатерина Николаевна! Разрешите Наде остаться! — Курбатов подошел к Надиной маме.

— Я и не запрещала. Это было ее собственное желание. Говорит, утром надо сочинение сдавать Людмиле Федоровне, — сказала мать.

— Это не обязательно. Я могу срок перенести, — вспыхнув румянцем, поспешила сказать Людмила Федоровна.

— Нет, нет! Как можно! Я обязана сдать работу завтра! — возразила Надя.

Девочки окружили Надю, упрашивая ее остаться.

— Не могу, не могу, не просите, — твердила Надя.

— Надя, — сказал серьезно Курбатов, — останьтесь, не омрачайте нашего праздника. Я вас очень прошу.

— Очень сожалею, но не могу, — не глядя на него, ответила Надя и пошла проститься с хозяйкой.

— В таком случае, я сам отвезу вас домой, — сказал решительно Курбатов, идя вслед за Надей в столовую.

Надя в недоумении остановилась в дверях маленькой гостиной и, прикрываясь от ослепительного света столовой китайским веером, строго посмотрела Курбатову в глаза:

— Меня проводит Арсентий. Ведь он уже пришел за мной.

Она старалась сделать вид, что не замечает странного предложения Курбатова. Как он, хозяин, мог оставить гостей, чтобы отвезти Надю домой!

Они вышли в переднюю. Курбатов снял с вешалки Надину шубку и опять стал упрашивать ее остаться.

— Сделайте это для меня, останьтесь! — В голосе его слышалось волнение.

— Почему вы так настойчиво просите? — удивилась Надя. — Никому я ничего не испортила. Девочки веселятся, танцуют, — говорила Надя, застегивая шубку. — Сегодня я не могу. Если это удобно, я приду завтра. Отпрошусь у мамы и приду с мадемуазель Сури. Она очень хотела посмотреть ваш новый дом.

— Это своим чередом. А сегодня доставьте мне удовольствие! — настаивал Курбатов.

— Какое может быть для вас удовольствие? Не могу, — упрямо возражала Надя.

Она вышла на крыльцо. Снег крупными хлопьями кружился в свете электрического фонаря. За чугунной решеткой, на тротуаре, стоял Арсентий и скользил сапогом по пушистому снегу. Курбатов вышел за Надей. Снег звездами опускался и не таял на его непокрытых густых волосах.

— Я в последний раз прошу вас остаться, — сказал он глухо.

— А я в последний раз говорю, что не могу, — уже раздраженно заявила Надя.

— В таком случае, я вам вот что скажу, — нахмурившись, резко сказал Курбатов, — вы прекрасно знаете, почему я вас прошу остаться, и поэтому не хотите.

Надя удивленно подняла запушенные снегом длинные ресницы и, смутно почувствовав в словах Курбатова что-то чуждое и обидное, внимательно посмотрела на него и, чтобы уж ничего больше не слушать, отрывисто и сухо сказала:

— Я ничего не знаю. И не понимаю вас. Прощайте.

Арсентий нетерпеливо хлопал варежками. Надя вышла за чугунную ограду.

Снег все еще падал большими редкими звездами. Они медленно опускались, как крошечные вазочки на хрустальных ножках, и под ними блестела укатанная, будто слоновая кость, узенькая тропинка на тротуаре.

Надя глубоко вдыхала воздух, напоенный запахом снега, елей и пихт. Осторожно шла, стараясь не разрушить мохнатых звезд, и думала о Курбатове.

Странный разговор встревожил ее. Дома, сбросив шубку и шапку, Надя быстро прошла в спальню матери. Присела у туалета перед большим зеркалом и, положив подбородок на руки и упершись локтями на стол, задумалась. Из зеркала, как чужая, смотрела на нее кудрявая головка, локон выбился с левой стороны, и капельки растаявших снежинок блестели в растрепавшихся волосах.