Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

– Да, оба прочно попались на крючок, – согласилась я.

Я воображала, что Кристиана и Гильденстерн вскоре обнаружат обман. Ожидала, что они узнают друг друга и со смущенным смехом разожмут руки. Но у нас на глазах фигуры в плащах опустились на землю, не разжимая объятий. Мне стало стыдно.

– Нам не следовало видеть эти страстные объятия, – прошептала я.

– Тогда давай задернем занавес и скроем эту сцену, – предложил Гамлет.

Мы ушли и молча вернулись в Эльсинор. Я отвернулась от губ Гамлета после одного целомудренного поцелуя, и мы расстались на ночь.

Вместо того чтобы вернуться к танцам, я пошла в свою комнату, разделась и приготовилась лечь в постель. Я слышала вдалеке шум веселья, хотя уже было очень поздно. Хотя я по-прежнему ненавидела Кристиану, мне не доставила радости устроенная мною ловушка. Я металась на кровати, не в силах уснуть. Несколько часов спустя, когда я услышала легкие шаги, я подошла к двери и успела увидеть идущую мимо Кристиану. Перья ее погнулись, а плащ испачкался в грязи. На ее щеках горел яркий румянец, а волосы растрепались.

На следующий день, когда я сидела среди дам в галерее королевы, явился Розенкранц и стал ухаживать за Кристианой. Она задыхалась, робела и заливалась румянцем. Розенкранц недоумевал, а когда он ушел, Кристиана пожаловалась, что на мужчин совсем не оказывает влияния любовь. Вскоре после этого зашел Гильденстерн, он принес с собой любовный амулет и осыпал ее медовыми словами. Кристиана вела себя с ним холодно, но Гильденстерн решил, что она притворяется нарочно, и ушел веселым.

Меня очень удивило то, что я видела. Кристиана вела себя так, будто это Розенкранц занимался с ней любовью в прошлую ночь. Но мне казалось невероятным, что она могла ошибочно принять Гильденстерна за Розенкранца, даже в темноте. Может быть, Кристиана узнала Гильденстерна, но все равно предалась наслаждению? Мучала ли ее совесть за то, что она изменила? Была ли она неверна по своей воле, или действительно обманулась? В конце концов, я бросила свои догадки и пришла к выводу, что в жизни, как и в книгах, глупые влюбленные готовы на многое, обманывая самих себя ради наслаждения.

Позже Гамлет сказал мне, что когда он выпивал вместе с двумя этими придворными, Гильденстерн похвастался, будто он занимался любовью с Кристианой. Они с Розенкранцем подрались, и Гамлету пришлось их разнимать.

– Я сказал, что эта дама легкомысленна, и недостойна их любви. Они оба согласились, пожали друг другу руки, и снова стали друзьями. – Гамлет рассмеялся, с удовлетворением потирая ладони.

Но я рассердилась при мысли о том, что эти трое мужчин презирают Кристиану. В мои намерения не входило, чтобы Розенкранц и Гильденстерн торжествовали благодаря моей ловушке, и были довольны украденной благосклонностью.

– Хоть Кристиана и глупа, она не заслуживает их порицания! У них нет чести, – сказала я.

Гамлет с удивлением посмотрел на меня.

– Что? Теперь ты жалеешь своего недавнего врага? – спросил принц. – Вот оно, непостоянство женщины, – пошутил он.

– Мне не нравятся твои шуточки, – ответила я. – Но когда вы, мужчины, обижаете таких, как я, женщин, я не могу молчать.

– Мы не обидели эту невежественную девушку, но помогли ей избавиться от фальшивой любви, – мягко ответил Гамлет. Потом его лицо помрачнело и стало похоже на суровое лицо его отца. – Она бы, несомненно, попала в еще большую беду, потому что Розенкранц и Гильденстерн – оба обманщики. Они подлые предатели, и верны только самим себе.

Кристиана на некоторое время присмирела. Отвергнутая обоими своими любовниками, она молча терпела сплетни о своей репутации. Я не опасалась мести с ее стороны, так как не считала ее достаточно умной, чтобы заподозрить, что это я подстроила события той ночи. А мы с Гамлетом, преданные друг другу заговорщики, никогда никому не рассказывали, что именно мы были авторами этой трагикомедии.

Через неделю после празднования юбилея царствования короля Гамлета принц Гамлет вернулся в Виттенберг. Мы попрощались с ним в прихожей возле его комнат, когда вечерние тени погасили дневной свет. Мы простились поспешно, эти мгновения были украдены у часов, которые принц провел вместе с королем и матерью. Он обещал писать часто, но мне хотелось услышать от него более нежные слова.

– Ты любишь меня? – осмелилась я спросить у него.

– Неужели ты в этом сомневаешься? – ответил он.

– Не буду сомневаться, если ты это скажешь.

– По-моему, я не слышал твоих уверений в любви, – сказал он, задумчиво нахмурив брови.

– Значит, ты меня не слушал, – весело ответила я.

– Ах, давай прекратим этот ненужный спор, и пускай вместо слов говорит молчание, – произнес Гамлет, целуя меня в последний раз.

После отъезда Гамлета я припоминала все наши встречи, которые сохранила в памяти. Это правда. Я никогда не говорила ему «Я тебя люблю». В самом деле, я не знала, можно ли назвать любовью то, что я чувствовала. Знала только, что после отъезда Гамлета меня охватило ощущение растерянности и утраты.

Гертруда тоже стала унылой и мрачной, когда сына не было рядом. Я прислуживала ей, снова став покорной, до тех пор, пока она не вернула мне свое расположение. Я поняла, что королева меня простила, когда она попросила почитать ей кое-что из сборника любовных сонетов, которые, по слухам, недавно вошли в моду в Англии. Когда я читала вслух эти стихи, мне казалось, что поэт, тоскующий в разлуке со своей возлюбленной, очень точно передал мою собственную печаль.

– «Уехал он, а я одна лежу в тоске…» – Возможно, это могло стать рефреном моего сердца. Я прочла другое стихотворение: «Надежда, ты не шутишь, ты серьезна?» [6] Филип Сидни. «Сонет № 67». Неужели Гамлет лишь шутил, ухаживая за мной? Я думала о своем незнатном происхождении. Как я посмела надеяться на любовь Гамлета? Эта поэзия служила мне слабым утешением.

Именно те сонеты, в которых восхваляли прекрасные губы дамы и ее глаза, вызывали печаль у Гертруды. Она смотрела в зеркало, и сетовала на свой возраст и увядающую красоту. Я попыталась ее ободрить.

– Какая женщина пожелала бы иметь коралловые губы и глаза, подобные звездам? – спросила я. – Коралл твердый и ноздреватый, а звезды – всего лишь тусклые блестки на небесном куполе.

– Ну-ну, Офелия, ты не чувствуешь поэзию, – упрекнула меня Гертруда. Она взяла книгу и прочла вслух, пока я расчесывала ее волосы:

– «Эти локоны янтарные в сеть поймали мое сердце». – Она подняла глаза и вздохнула. – Когда-то у меня были такие локоны. Теперь зеркало отражает жесткие седые волосы, которые растут у меня из головы.

– Они сверкают, как серебряные нити среди золотых, – ответила я, заплетая ее густые волосы в одну толстую косу.