Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

Не снижая высокопарности стиля, по-прежнему дергаясь как эпилептик, оратор сделал, наконец, бойкий переход. Человечество в жестоком разладе с наукой. Наука из кожи лезет вон, чтобы спасти человечество, а человечество артачится, отказываясь от спасения. Чего можно было бы достигнуть, не будь людей действия? Ведь без них госпожа наука бессильна. И вот, наконец, — слава всевышнему! — появился человек действия., И как вы думаете, кто он, этот человек действия? Ну конечно же дон Франсиско Торквемада. (Гром рукоплесканий.) После краткого панегирика по адресу именитого уроженца Леона оратор умолк под бурю восторженных приветствий. Бездыханным рухнул он в свое кресло, словно рабочий, сорвавшийся с лесов и лежащий замертво с переломанными руками и ногами в ожидании, когда его свезут в больницу.

Невообразимый шум поднялся в зале; со всех сторон неслись взрывы смеха и возгласы: «Следующий, просим следующего! Пусть выступит сеньор такой-то!» Гости находились в том приятном расположении духа, благодаря которому только и вносится оживление в празднества подобного рода. Каждый из них был наделен небольшой долей юмора, который в тот вечер бил через край и разливался в атмосфере громадного зала. Вызывали то одного, то другого оратора, и наконец, после долгих, усиленных просьб поднялся маленький лысый человечек. Настал момент для появления на сцену комика, ибо на торжественном банкете для полноты эффекта требуется развлекательная часть, и ее берет на себя оратор, умеющий обратить в шутку все вопросы, которые рассматривались до него всерьез. Заполнить этот пробел выпало на долю человеку, занимавшемуся в свое время журналистикой, ставшему затем ненадолго судьей, потом депутатом от неведомого избирательного округа и, наконец, поставщиком табачной тары. Он слыл таким балагуром, что все кругом заранее покатывались со смеху, хотя он еще и рта не успел раскрыть.

— Сеньоры, — начал он, — мы собрались сюда со злым умыслом и недобрыми намерениями, вот почему я, повинуясь голосу моей совести, прошу сеньора губернатора заточить нас всех в тюрьму. (Общий смех.) Обманом завлекли мы сюда его сиятельство сеньора маркиза де Сан Элой: Он согласился почтить нас своим присутствием за сим убогим столом, а мы угощаем его меню из речей столь неудобоваримых, что рискуем повредить его послеобеденному пищеварению. — После такого занятного предисловия оратор приступил к основной части: — Кто такой маркиз де Сан Элой? Этого никто из присутствующих не знает, кроме меня. Внимайте же! Маркиз де Сан Элой несчастный бедняк, а богачи мы, которые его чествуем. (Смех в зале.) Бедняк проходил мимо, мы зазвали его, и он вошел, чтобы принять участие в нашем пиршестве… Не смейтесь; я назвал его бедняком и докажу, что я прав. Тот, кто, владея богатствами, отдает их на пользу общества, не богач. Он является всего-навсего управляющим, хранителем богатств и даже не своих, а наших, ибо они предназначены на улучшение нашей духовной и материальной жизни. (Все аплодируют, хотя никто из присутствующих не согласен с подобным утверждением.) Продолжая нагромождать нелепости, играя парадоксами, оратор закончил свою речь комическим предложением оказать покровительство «управителю человечества» дону Франсиско Торквемаде. Невозможно привести здесь речи всех последующих ораторов; одни говорили кратко и удачно, другие — длинно, расплывчато и непонятно. Уроженец соседней с Леоном Паленсии утверждал, что он не видит нужды в расширении сети железных дорог, хотя и не является, боже упаси, их противником; капиталы, настаивал он, следует вкладывать в оросительные каналы. Офицер взял слово от имени армии, за офицером выступили представители торгового флота, коллегии нотариусов, чванной аристократии, а губернатор выразил сожаление, что сеньор Торквемада родился не в Мадриде, но против подобной мысли бурно восстали жители Леона; губернатор нашел, однако, удачный выход, напомнив, что Мадрид и Леон всегда жили в братском единении. Уроженец Асторги провозгласил Мадрид своей второй родиной: здесь родились его дети, сказал он и залился слезами; приезжий из Вильяфранки дель Бьерсо назвался племянником священника, крестившего дона Франсиоко, что внесло лирическую ноту в торжественный вечер. Благодаря ловкому маневру удалось избегнуть чтения убийственно нудных стихов: злонамеренные поэты совсем уж было приготовились к выступлению, но им вовремя растолковали, что стихи никак не вяжутся с событиями, послужившими поводом для торжества. Между тем приближался кульминационный пункт банкета. Герой дня, безмолвный и побледневший, торопился освежить в памяти первые фразы своей речи. Собравшись с духом, он твердо установил в уме Линию поведения, которой и намерен был следовать, а именно: не упоминать автора без полной уверенности, что приведенная цитата взята из его трудов; выражаться туманно и двусмысленно по всем вопросам, не имеющим решающего значения; ловко лавировать между да и нет, не называя вещи ни черными, ни белыми, по примеру человека, скорее чересчур сдержанного, чем общительного, и, наконец, как по горячим углям, пробежать мимо иных деликатных вопросов, грозящих выдать невежество оратора. После этой мысленной подготовки, черпая силы в непререкаемом авторитете отсутствующего друга, красноречивого сеньора Доносо, дух которого он носил в себе, как свою вторую душу, скряга поднялся, спокойно выжидая, пока воцарится полная тишина, чтобы начать речь. Благодаря ловким стенографистам, которых автор этого повествования пригласил за свой страх и риск на банкет, удалось запечатлеть самые блестящие отрывки из этого выдающегося выступления и представить их на суд читателя.

— Сеньоры, не ждите от меня речи. Как бы мы с вами ни желали… словом, какое удовольствие ни доставило бы вам послушать меня, я по причине моей бедности (шепот в зале), бедности моих ораторских способностей не умею выступать. Я человек грубый, в первую очередь человек дела, выходец из народа, по преимуществу труженик почетной профессии («отлично, отлично»)… Не ждите от меня цветов красноречия, ибо у меня не было времени на изучение ораторского искусства. Но тем не менее, сеньоры и друзья, я не могу уклониться от выражения благодарности в ответ на вашу учтивость (фраза, выученная с помощью Доносо) и хочу высказать здесь пару пустяков… несколько мыслей, бедных по стилю и убогих в литературном смысле, но искренних, идущих от сердца, от благородного сердца, которое бьется (пытается припомнить конец фразы, услышанной им на последней сессии сената, и заканчивает как бог на душу положил)… и будет всегда биться в лад со всеми благородными и великодушным»! чувствами. («Прекрасно!»)