Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

Фидела, уже лежа в постели, бормотала молитвы; Крус прилегла на соседнюю кровать. Она спала не раздеваясь, в чулках, нижней юбке и халате, повязав вокруг головы платок. Тоненькое одеяло защищало ее от холода в зимние месяцы, а летом она набрасывала себе на ноги старенькое пальтишко. Уже полгода, как старшая в роде дель Агила ие знала, что такое простыни.

Погасив свет и наспех прошептав две-три молитвы, Крус нырнула в постель — тихую заводь своей нищенской жизни. Ей хотелось сегодня помечтать перед сном: сегодня в тихой заводи вздымались и опускались волны лихорадочных мыслей и надежд, укачивая плывущую. «Нет, пресвятая богородица, нет, предвечный отец и владыки небесные! Не я… Эта жертва мне не по плечу, хоть она и спасет нас от голодной смерти. Сестра моложе меня, она почти не боролась с жизнью, ей и предназначен сей жребий. А я изнемогла в жестокой битве с судьбой, сил моих больше нет, я падаю замертво. Десять лет беспощадных сражений… Всегда быть в первых рядах, отражать все удары, за всех ратовать, воюя за каждый месяц, день, час жизни… Таить про себя мучения, чтоб другие не пали духом… Питаться терниями и желчью, лишь бы раздобыть им кусок хлеба! Нет, боже праведный, свою чашу я испила, свой долг выполнила… Я все свершила. Теперь — на покой, мирно управлять домом… А ты, моя сестричка, готовься к неизведанной битве, к огню сражений… Ты — мое подкрепление, ты, юная и отважная, пылкая и еще не разочаровавшаяся… У меня уже все позади. Я ни на что больше не гожусь. Меньше всего могу я думать о браке, да еще с эдаким чучелом!»

Поворот — и сильным рывком Крус выплывает на поверхность. «В целом он не плохой человек… Уж я за него возьмусь! Обскоблю, вылощу, отшлифую… Он, верно, податлив и кроток, как птенчик… О, если только у сестры хватит сноровки, мы вылепим из него что захотим… Да, все же это выход, каким бы диким он ни казался… Или соглашаться, или погибнуть… Нелепо все это, крайне нелепо, но считаться с тем, что скажут кумушки, мы не можем. Что видели мы от людей? Унижения, холодную надменность, а то и ядовитые укусы! А раз так — нам не должно быть до них никакого дела, будто они и вовсе не существуют. Горазды наши косточки перемывать, а протяни он им чек — первые кинутся целовать ему руки. Смешно!»

Опять поворот — и Крус погружается в пучину: «А что, если бедняжка Фидела, избалованная, своевольная Фидела, откажется? Не захочет жертвовать собой? Что, если мне не удастся уговорить ее? Если она предпочтет смерть такому искуплению? Тогда скрепя сердце придется мне… Нет, нет, я ее уломаю. Она девушка рассудительная, она поймет, что настал ее черед осушить горькую чашу… Эта чаша не моя… Он и сам, конечно, предпочтет жену помоложе… Стара уж я… Но если лукавый его попутает и он выберет меня? Вытащит нечаянно, как жребий в игре с соломинками? Нет, полно, что за вздор! Мне уже под сорок, а чувствую я себя на все шестьдесят. В мои годы терпеть рядом с собой этого мужлана и… Нет, увольте! Фиделе еще и тридцати не исполнилось, а чтобы жертва не пропала втуне, должен ведь родиться ребенок… Я хочу нянчить племянников и править всеми, взрослыми и детьми. Не уступлю никому своей власти. Буду самодержцем: без моего позволения никто в доме не пикнет…»

Краткий сон и внезапное пробуждение с ознобом и мурашками по всему телу. «А нашего простофилю я — видит бог— обтешу. Я умею преподать ему урок незаметно, и, право, жаловаться на ученика не приходится. Он так стремится выбиться в люди, хватает с жадностью крохи знаний, которые я кидаю ему, точно хлебные крошки рыбкам в аквариуме… С каким жаром усваивает он новые мысли, хорошие манеры, изящные обороты речи! Он вовсе не глуп и не хочет быть смешным. Что ж, попадись мне только в руки, ручной ослик, и я тебя вышколю всему свету на диво! Только бы завоевать его доверие, а там уж я буду править им по-своему и увидим, преуспею ли я в этом. А покамест надо при посредничестве Доносо внушить ему такие правила, которым не научишь, не задев самолюбия. Например, что благовоспитанные люди не едят сырого лука. Право, в иные вечера приходится садиться за три версты от милого гостя, ведь…»

Но тут волны мыслей укачали Крус, голова у нее отяжелела, и она погрузилась в глубокий сон.

Заря едва занималась и Рафаэль еще спал крепким сном, когда Крус разбудила сестру и увела ее в кухню, где можно было говорить громко, не опасаясь, что голоса долетят до чуткого уха Рафаэля. Безо всяких околичностей и уверток — а Крус с ее стальным характером всегда шла напрямик в серьезных случаях жизни — она кратко, ясно и непреклонно объявила Фиделе свое решение.

— Как, я? Я должна?.. — воскликнула изумленная Фидела, широко раскрывая глаза.

— Да, ты. И никаких разговоров.

— Я, говоришь?

— Ты, ты! Другого выхода нет. Так нужно.

Когда Крус властно, голосом, окрепшим в непрерывном борении с судьбой, изрекала «так нужно», оставалось только покорно склонить голову. Повиновение в этом доме было сродни воинской дисциплине или правилу иезуитов вести себя perinde ас cadaver

. — Ты не ожидала? — после некоторого молчания спросила Крус, пристально глядя в лицо ошеломленной Фиделы.

— Вчера вечером я кое-что заподозрила… Но решила… решила, что речь о тебе…

— Нет, девочка моя, о тебе. Теперь ты знаешь.

Последние слова Крус произнесла с ледяным спокойствием хозяйки, отдающей распоряжения по дому, словно приказывала сестре перебрать зеленый горошек или намочить бобы. У Фиделы дрогнули ресницы; пожав плечами, она кротко пролепетала «хорошо» и, совершенно потерявшись, опрометью выбежала вон.

Первым ощущением бедняжки, когда она несколько оправилась от неожиданного известия, была радость. Она вздохнула свободно, всей грудью, словно с души у нее свалился тяжкий камень, давивший и угнетавший ее с незапамятных времен, словно внезапно исчез уродливый горб, и она могла снова выпрямиться во весь рост, гибкая и статная. «Замужество, — думала она, — означает конец нищеты, голода, тревог, суровой беспросветной тоски… Я смогу заказывать нарядные платья, ходить по улицам с высоко поднятой головой, не стыдясь своего вида… Посещать общество, завести подруг, а главное — освободиться от проклятых забот, сводящих меня с ума! Уж не придется больше ломать себе голову, как растянуть кабачок на целую неделю, или считать горошины, словно жемчуг, да трястись над каждым кусочком хлеба… Смогу съесть целое яйцо… Окружить комфортом моего бедного брата, повезти его на морские купанья, поехать вместе с ним… Буду путешествовать, выезжать, веселиться — словом, буду жить, как раньше. О боже, мы столько страдали, что избавление кажется сном! Уж не сплю ли я?» Она изо всех сил ущипнула себя, а затем суетливо забегала по комнатам, машинально хватаясь за привычные домашние дела: то возьмет метелочку для обметания пыли, то половую щетку…