Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

— Ну, и достанется же мне! Да сохранит меня господь от бьерсанских вымогателей и попрошаек из Леонского округа.

— Так вы недовольны?

— Конечно. На что мне сенаторство? Оно ничего не дает.

— Что вы, напротив, такие должности всегда выгодны. Ничего не теряя, вы можете выиграть кое-что…

— А может, и кое-какие?

— Да, сеньор, и даже очень крупные…

— Так по рукам. Войдем в сенат, в просторечии — в верхнюю палату, и если меня спросят, я скажу стране пару истин. Мое desideratum — значительное сокращение расходов. Бережливость сверху донизу; бережливость на всех участках. Положим конец хитону Пенелопы, в просторечии — бессмысленной суете нашего административного аппарата, над которым подобно Дамоклову мечу висит банкротство. Я берусь в две недели навести порядок в министерстве финансов; но для этого я требую радикального режима экономии во всех областях. Это мое условие sine qua поп, единственное и важнейшее из всех синих кванонов.

Дону Франсиско не терпелось поскорее поговорить со свояченицей по поводу нового проекта, и на другой же день за завтраком он не без смущения завел разговор. — Я не хотела вам ничего рассказывать, пока дело не будет окончательно слажено, — улыбаясь, ответила Крус. — В общем, я недовольна положением, совсем недовольна; очевидно, мы не сумели подойти к нему как следует. Монте-Карменес и Северьяно Родригес обещали мне, что за вами одна из освободившихся вакансий пожизненного сенатора, а после всяких переговоров и собеседований оказалось, что у председателя кабинета имеются свои, неведомые нам кандидаты. Такому человеку, как вы, невозможно отказать в звании пожизненного сенатора; нельзя же сунуть вам в руки, лишь бы отделаться, какую-то ничтожную бумажку, доступную в наше время любому заштатному профессору, жалкому дворянину из духовного звания или первому попавшемуся выскочке. Министр финансов возмущен не менее, чем я. У него вышла сильная перепалка с председателем. Словом, только и разговоров, что об этом деле.

— А я и не знал о поднятой из-за меня шумихе, — сказал пораженный Торквемада. — Какая ерунда! Да на что мне сдалось сенаторское кресло? Разве затем, чтобы сказать им пару истин, горьких истин, а? В общем, я ни на что не претендую ни в настоящем, ни в будущем. Моя линия поведения — трудиться в моей области так, чтобы комар носа не подточил. Коли они желают дать звание на откуп другому, пусть дают, и да пойдет оно ему на пользу.

— Я хотела было отказаться, но передумала: это произведет плохое впечатление. Что поделаешь! Придется нам, то есть вам, стать выборным сенатором, представителем от вашего родного округа.

— От Вильяфранки дель Бьерсо.

— В провинции Леон.

— Я уже вижу перед глазами целую ораву голодающих родственников, они нападут на меня, как саранча. Вы уж возьмите на себя прием просителей и приготовьте для них хорошенькую отповедь, — для таких случаев вы незаменимый златоуст.

— Отлично, беру на себя эту область. Чего я только не сделаю, лишь бы оказать вам внимание и доставить удовольствие.

— Ах, Крусита, дорогая моя, чует сердце, что за этим последует удар ножа.

— Почему вы так думаете?

— Да ведь всякий раз, что вы мне улыбки да похвалы расточаете, я готовлюсь услышать разбойничий клич: кошелек или жизнь!

— Напрасно вы такого мнения обо мне! С некоторых пор я очень милосердна, ну, просто сама себя не узнаю. Вы же видите, я разрешаю вам спокойно копить ваши сказочные барыши.

— Действительно, с тех пор как мы вернулись из этого распроклятого Эрнани, вы еще ни разу не приставали ко мне с новой затеей, а следственно, с новыми расходами. Но я дрожу от страха, ведь после затишья наступает буря, а вы мне уже давно грозите хорошим ударом грома…

— Верно, но удар грома зависит от результатов спора здесь. — Крус указала пальцем на свой лоб. — Это нечто весьма серьезное, на что я еще не решаюсь.

— Помоги мне боже и пресвятая дева со всеми угодниками ныне и присно и во веки веков! Что ж это за дьявольская выдумка, которую вы лелеете?

— Узнаете в свое время, — ответила свояченица, пятясь к дверям столовой и мило улыбаясь с порога.

В самом деле, домоправительница хотя и не отказалась от своих высоких замыслов, держала их до поры до времени в портфеле невыясненных и сомнительных дел. Следует со всей откровенностью сказать, что со времени поездки в Эрнани ее далеко идущие планы несколько поколебались. Гнусная клевета, о которой уже известно читателю, не только не смолкла в Мадриде, но, напротив, продолжала разрастаться вширь и вглубь, завоевывая на свою сторону общественное мнение; это-то и произвело крутой перелом в мыслях Крус и вызвало в ее душе раскаяние, что после брака Фиделы с ростовщиком она вытащила семью из глухой безвестности в шумный свет. Не были бы они обе счастливее, уже не говоря о доне Франсиско, если бы устроили скромную, но обеспеченную жизнь среди четырех стен?

Проходили дни, недели, месяцы, а мучительная мысль не покидала Крус, и она начинала уже колебаться, не разрушить ли возведенное здание и не предложить ли своему пленнику переехать вместе с семьей в захолустье, где никто не облачается во фрак, кроме местного мэра, да и то лишь по праздникам, где нет развращенной золотой молодежи, старых завистливых сплетниц, политических деятелей, погрязших в парламентских интригах, милых дам — любительниц посудачить о чужих грехах, чтобы обелить себя, ни других печальных картин упадка нравов.

Немало ночей провела она в тягостном раздумье и, наконец, решилась идти вперед по избранному пути. После взятого разгона внезапная остановка была равноценна удару и могла повлечь за собой серьезные последствия. Из двух зол наименьшим был путь вверх, завоевание новых высот, чтобы мощным взмахом орлиных крыльев оставить далеко позади себя презренную толпу, забыть об ее существовании. От этих мыслей возбуждение охватывало Крус и в голове ее кипели безмерно честолюбивые планы; их осуществление послужит к величию семьи и даст ей возможность стереть в порошок ненавистных Ромеро вместе со всей презренной кликой завистников.

Фидела между тем ничего не подозревала ни о внутренней борьбе, происходившей в душе старшей сестры, ни о ее причинах. В силу своего нового физического состояния Фидела стала предметом всеобщих преувеличенных забот в доме; ее охраняли от всего, даже от воздуха, точно она была драгоценным и необычайно хрупким растением. Оставалось только поместить молодую женщину под стеклянный колпак. Ее склонность к лакомствам приняла форму неслыханных капризов. То она требовала на десерт зеленый горошек, то ее тянуло на самые обычные каштаны или сушеные маслины; на ужин ей подавали жареную птицу с головкой, украшенной алым колпачком из редиски, а через час она с наслаждением поедала кресс, приправленный сливочным маслом. Она то и дело заказывала вафли, после утреннего шоколада грызла кедровые орешки, а в одиннадцать утра пирожками заедала желе.