Ирина Корженевская - Дубовый листок

— Эмилия Плятер очень бедна. Ее взяла на воспитание тетка, — объяснила пани Скавроньская.

— Какое же отношение она имеет к вашему дому?

— Это первая любовь Владислава… А Ядвига тоже фехтует и стреляет. На этом настаивал Владислав. Но пусть она сама расскажет.

— Рассказывать нечего, — отозвалась панна Ядвига. — Я еще не достигла совершенства, а теперь упражняться не с кем.

— Если панне угодно, — сказал я, — эти занятия можно продолжить. В школе говорят, что я неплохой стрелок и фехтовальщик.

— Я буду очень рада, — просто ответила панна Ядвига.

….Каждое воскресенье после парадировки я спешил на Вейскую улицу, где без меня не садились завтракать. Мы фехтовали, читали, беседовали и ходили вместе с пани Скавроньской гулять.

А в будни почти каждый день я встречался с панной Ядвигой у старой оранжереи, и мы отправлялись в Лазенковский парк.

Разумеется, я познакомил панну Ядвигу с моим каменным другом. Она, как и я, находила, что это не простое изваяние, видела, как меняются настроения сатира, и постоянно задабривала

его цветами или красивыми листьями. Сколько чудных часов мы провели с панной в его обществе!

В те времена излюбленным местом прогулок высшего света был сад графа Красиньского. За этим садом образцово ухаживали, садили там роскошные цветы.

По вечерам он был всегда иллюминован и публику услаждал оркестр.

А мы не любили ходить туда. Для воскресных прогулок мы избрали Саксонский сад. Это был очень старый уголок Варшавы. Его заложил в начале восемнадцатого века на месте монастыря

саксонский курфюст Август Сильный. Сад этот был населен мифологическими и аллегорическими статуями. Вековые липы росли там как вздумается, а вместо оркестра пели соловьи.

В Саксонском саду я выслушал от пани Скавроньской немало историй. Пани много читала, хорошо знала прошлое Польши и умела увлекательно рассказывать.

Как-то мы сидели втроем недалеко от фонтана, сыпавшего алмазные брызги, и пани Скавроньская рассказывала историю Анны Ожельской — дочери Яна Собесского и француженки Генриетты.

— У короля было любвеобильное сердце. Француженка Генриетта, дочь простого виноторговца, прискучила Яну Собесскому скорее других. Она умерла в жестокой нищете, оставив на произвол судьбы маленькую Анну. О том, что у него есть дочь, король даже не знал!.. Граф Рутовский тоже один из побочных…

Пани Скавроньская внезапно замолкла, глядя в аллею. Приближалась высокая женщина в черном платье. Это была странная женщина. Чем-то она напоминала монахиню.

— Мамуся, это, кажется, панна Фредерика.

Пани Скавроньская кивнула и приложила палец к губам.

Женщина медленно подошла к фонтану и некоторое время стояла, как статуя, на фоне его переливавшихся всеми цветами радуги струй, потом, улыбнувшись, подставила руку под брызги, отряхнула их и так же размеренно двинулась к нашей скамейке.

— Здравствуйте, панна Фредерика, — сказала пани Скавроньская.

Женщина остановилась и оглядела нас. У нее было матовое, еще нестарое лицо, пышные темные волосы с широкими седыми прядями на висках и темные глубокие глаза.

Она молча нам поклонилась.

— Как ваше здоровье? — спросила пани Скавроньская участливо.

— Здоровье? — переспросила женщина, как бы очнувшись от глубокой задумчивости. — Спасибо. Здоровье мое хорошо. — Внезапно она оживилась: — Сегодня мне снился Валериан! Говорят, мертвые снятся перед переменой погоды, а сегодня так же ясно, как и вчера… — и, наклонившись к пани Скавроньской, она вполголоса добавила — Говорят, Валериан в Варшаве. Вы ничего не слышали?

Пани Скавроньская покачала головой. Тогда панна Фредерика перевела взгляд на меня:

— Может быть, молодой пан слышал о пане Лукасиньском?

— Слышал. Но это только предположение. Говорят, будто он содержится в катакомбах Босых Кармелитов… Но кто может знать наверняка! Лишь те, кто его заточили! В Варшаве немало тюрем. Говорят, есть тюрьма даже в подвалах бельведерского палаца.

— Да, это верно! — Панна Фредерика глубоко вздохнула и, не прощаясь, пошла дальше, свернула в аллею.

— Несчастная женщина! — сказала пани Скавроньская. — Это невеста пана Лукасиньского… Семь лет назад они должны были пожениться, но его арестовали. Она часто приходит сюда. Вероятно, с Саксонским садом у нее связаны какие-то воспоминания. Каждый раз постоит перед фонтаном, подставит руку под брызги, улыбнется и уйдет.

Панна Ядвига грустно смотрела ей вслед:

— Мне всегда жутко, когда я ее вижу. Сколько горя вокруг!

— А как же с Анной Ожельской? — спросил я, желая рассеять их печальные мысли.

— Ах, с Анной Ожельской? Судьба ей улыбнулась. Об ее нищете узнал побочный сын короля граф Рутовский, тогда уже командир полка. Он взял свою сестру на воспитание, обучил военному искусству и однажды представил отцу, не объясняя, кто она. Король угадал. Анна была вылитым портретом матери. Жизнь ее круто изменилась к лучшему. Но это уже не представляет интереса, да мне что-то не хочется больше рассказывать… Пойдемте лучше домой. Несчастная панна Фредерика!

В этот день в комнате Владислава я многое узнал о Валериане Лукасиньском. Он бывал у Скавроньских, дружил с отцом панны Ядвиги.

— Худощавый, среднего роста майор, с красивым лицом и огромными задумчивыми глазами. Удивительно скромный, — вспоминала пани Скавроньская. — Ты, Ядвига, наверное, его не помнишь, была еще крошка.

— Нет, помню. Именно из-за глаз, — сказала панна Ядвига и, подойдя к шкафу, начала что-то искать.

— Он был масоном?

— Да. И муж мой тоже.

— И Казимеж Бродзиньский, — сказала Ядвига, все еще роясь в книгах.

— В те годы это было просто поветрие, — объяснила пани Скавроньская. — Говорят, сам император Александр был масоном, а потом вдруг приказал распустить это общество.

Но польские масоны существовали еще и после запрета… Это и решило судьбу Лукасиньского.

Ядвига подала мне небольшую книжку:

— Вот, посмотрите. Ее написал пан Лукасиньский в тысяча восемьсот восемнадцатом году.

— «Размышления некоего офицера о признанной необходимости устройства евреев в нашем государстве и о некоторых статьях на эту тему»… — прочитал я вслух.

— Ах, помню! — воскликнула пани Скавроньская. И она рассказала, какой горячий спор возник в те годы вокруг евреев. Генерал Красиньский издал книжку на французском и польском языках. Он очень резко отзывался об евреях, называл их людьми без родины. После этой книги многие начали требовать выселения евреев из Польши, потому что они будто бы вредны. А пан Лукасиньский предлагал убедиться, что евреи могут быть полезными, и приглашал покончить с извечным презрением к ним…

Панна Ядвига отыскала страничку, где пан Лукасиньский объяснял, что чувство родины и должно отсутствовать у людей, которые не имеют в государстве родных и друзей и живут в страшной нищете. Он требовал установить с евреями дружбу и духовное общение.