Ирина Корженевская - Дубовый листок

— Смотря что за штурм и что за крепость…

В Варшаве было не так спокойно. Приезжавшие оттуда офицеры рассказывали, что рабочие несколько раз устраивали на улицах стычки с полицией. Я пропускал эти вести мимо ушей. Мало ли какие бывают скандалы на улицах!

Однажды, когда после обеда мы отдыхали в шатре, к нам заглянул Высоцкий. Мы повскакивали.

— Отдыхайте, отдыхайте! — сказал он, остановившись у входа. — Я только хотел вам сообщить новость: французы прогнали Бурбонов. — Обвел всех глазами и ушел.

— Молодцы французы! — крикнуло несколько голосов.

А на другой день к Вацеку приехала в гости бельведерская тетка. Привезла ему ворох пакетов и новостей. Вацек не жадничал — всем делился с товарищами.

— Принимайтесь, хлопцы, за торт. На казармах, что у Сольца, недавно появились бумажки с неприличными надписями: «Да здравствует конституция!»… Цесаревич приказал разыскать хулиганов… А Войско собираются отправить в Париж, водворить Бурбонов на место.

Тут наши зашумели:

— Зачем Польше лезть в чужие дела?

— И вовсе не Польше, а России. Мы же ей служим!

— Монарх должен помогать монарху, — наставительно сказал Вацек.

После перерыва на берегу Вислы, где у нас был урок плавания, товарищи так жужжали, что преподаватель Заливский спросил, что случилось. Игнаций объяснил.

— Для поляков это был бы настоящий позор…

А когда мы вернулись в Варшаву, нас погнали встречать главнокомандующего российской армией Дибича. Он проезжал в Берлин для переговоров о походе во Францию вместе с пруссаками, чьи войска уже были стянуты к Рейну.

О посылке нашего Войска в Париж молчали.

Высоцкий говорил мало и редко с нами общался. Закончив занятия, он не ходил по камерам, как бывало, а куда-то спешил. Несколько раз я пытался с ним побеседовать, но он странно отнесся к этому: один раз извинился, говоря, что ему некогда, в другой — сделал вид, что не понял меня. Ну что ж! Я прекратил такие попытки.

Приближалось время окончания школы, а голова была занята панной Ядвигой: уже становилось невозможно откладывать объяснение. Я должен был знать, согласится ли она подождать моего производства хотя бы в подпоручики. Ведь кроме незапятнанной чести я мог предложить ничтожное жалованье подофицера и бедный домик в Ленчице.

Вскоре после возвращения из лагерей мы были предупреждены о явке в бельведер для представления цесаревичу.

Вместе с майором Олендзским и Высоцким отправились туда к шести часам утра. Приемная цесаревича оказалась уже полнехонькой.

Там были польские отставные генералы, штаб- и обер-офицеры гвардейской российской артиллерии и еще какие-то люди. Все стояли в длинной приемной и говорили вполголоса.

Сесть было негде. Мимо то и дело шныряли какие-то военные. Из соседнего кабинета несколько раз выглянул небольшой толстый мужчина, с лицом, как печеное яблоко, и оглядел собравшихся

выцветшими, бессмысленными глазами. Это был граф Курута— правая рука цесаревича. Он славился невозможной придирчивостью и решительно обо всяком пустяке сплетничал Константину,

устраивал дознания и посылал на гауптвахту. Поэтому в Войске существовала традиция скрывать от Куруты все, что возможно, и эту традицию соблюдали даже угодники Константина.

Но вместе с этим все признавали, что Куруту следует терпеть — он единственный, после Иоанны Грудзиньской, способен усмирять разъярившегося шефа.

Применял Курута для этого необычный способ — заводил с цесаревичем разговор на греческом языке.

Снова выглянул Курута и приказал идти в парадные сени. Там нас расставили в шеренгу по чинам.

Впереди оказались российские артиллеристы, за ними наши офицеры и отставные генералы, потом майор Олендзский, Высоцкий и мы. Среди выпускников я занимал пятое место. Вацек был шестым.

— Как себя чувствуешь? — спросил он шепотом.

— Как и все — целиком во власти крючков и пуговиц, — сказал я вслух.

— Тише ты! Вчера мне один человек сказал, что настроение цесаревича можно определить по его костюму.

С недоумением я скосил глаза на Вацека. Иногда он говорил просто глупые вещи.

— Правда! — продолжал Вацек. — Если цесаревич выйдет в холстиновом халате, можно спокойно дышать. Это значит: он встал с правой ноги.

Если в сюртуке с эполетами — глядеть нужно в оба. А уж если в мундире, можешь в оба не глядеть — будет рвать и метать.

Я засмеялся: — А если он будет в мундире и без эполет? Так ведь тоже иногда одеваются.

Вацек задумался, а я фыркнул, да так громко, что майор Олендзский строго на меня поглядел.

— Тебе смешно, — шепнул Вацек, — а мне говорили об этом серьезно.

— Ну, а тебе-то зачем волноваться? Ты здесь свой человек. Это нашему брату нужно быть настороже.

— Что ты! Что ты! Какой же я свой! Не дай боже, что-нибудь ему не понравится… он тогда не смотрит, свой или нет…

Вацек еще раз оглядел пуговицы и смахнул с рукава воображаемую пылинку. Посмотрел на себя и я. Новенький гранатовый мундир с желтыми отворотами и горящими, словно маленькие солнца,

пуговицами сидел на мне безукоризненно.

Так мы стояли с полчаса. Внезапно все замолчали, стенные часы пробили половину восьмого, и в сени вбежал цесаревич в мундире и без эполет! Плотный, с небольшой лысиной, с грязно-пепельными волосами,

нависшими на лоб, одутловатый и курносый. Ну ни на грош в нем не было изящества, ни капельки грации!

— Благодарю, господа, за маневры. Не ожидал, что-бы русские так хорошо учились, — обратился он к российским артиллеристам.

Артиллеристы почтительно наклонили головы.

«Неужели не обиделись?! — подумал я. — Что же, выходит, он считает свой народ дураком?»

Это открытие так удивило меня, что я не слышал, о чем говорил цесаревич с генералами, и приготовился к рапорту, только когда майор Олендзский отчеканивал доклад о прибытии выпускников.

Цесаревич стоял перед Олендзским, заложив правую руку за пазуху и вытянув левую, сжатую в кулак. Граф Курута, следовавший за ним по пятам, встал рядом. Его нижняя губа была противно оттопырена.

Выслушав Олендзского и скользнув глазами по Высоцкому, вытянувшемуся в струнку, цесаревич подошел к первому выпускнику. Наконец дошла очередь и до меня.

— Ваша высокость! — сказал я. — Представляется Михал Бартоломеус Наленч по поводу производства в подофицеры шестого линейного полка!

Константин оглядел меня с головы до ног.

— Где твои усы, подофицер?

«Черт знает, что отвечать в таком случае?» — подумал я.

— Растут, ваша высокость!

Напряженно я ожидал еще какого-нибудь выверта. Не может быть, чтобы он не запомнил меня после того случая…

— Наленч… Это один из древних польских родов?

— Так есть, ваша высокость!